Проект «Джейн Остен»

— Хорошо. — Я задумалась о том, как бы вкратце пересказать ему свое детство. — Мы жили в старом доме. Мы — это я с родителями и моя бабушка. — В то же мгновение все это всплыло в памяти: истертые каменные ступени крыльца, слабый аромат старой древесины, который чувствуешь, когда заходишь в дом, косые лучи солнца, освещавшие лестницу до самой кухни — та находилась на первом этаже, как и в нашем лондонском доме. — Его, кстати, довольно скоро построят — если считать от нынешнего года. На заднем дворе у нас был садик, куда мои друзья часто приходили поиграть, потому что почти все жили в многоквартирных домах. У мамы на чердаке была студия с окнами в крыше, и там всегда чудесно пахло краской. У нее есть студия — в смысле, она до сих пор у нее есть. — Я замялась — та студия встала у меня перед глазами, и я еле подавила внезапно подступившие слезы. Мне вспомнился тот мир — каким я воспринимала его в детстве — и как мне тогда жилось: уютно и спокойно, в окружении любви родных. — Я так по ней соскучилась.

— Правда? — Мне показалось, что он удивился. — Значит, она художница?

— Она устанавливала для меня маленький холст рядом со своим большим и давала задания. — Я улыбнулась этой мысли. — И меня все детство водили по музеям, концертам и тому подобному, когда я еще ничего во всем этом не понимала, знала только, что это ужасно важно. Помню, как впервые пришла в оперу — мне было шесть лет. С отцом. На «Волшебную флейту».

— Тебе понравилось? — осторожно спросил он.

— Честно? Я пришла в восторг. Было чувство, что музыка подхватила меня и впечатала… — Я выглянула в окно и обнаружила, что мы подъезжаем к городку. — Как думаешь, это Гилфорд? Это ведь он, да? Уже темнеет.

Здесь, на полпути до места назначения, нам предстояло заночевать. Дженкс и Норт выехали на почтовой карете раньше нас и успели все подготовить, поэтому наше прибытие в гостиницу «Ангел» было не сравнить с тем вечером, когда мы вошли в «Лебедя» и напоролись на оскорбления от хозяина заведения. По темной скрипучей лестнице нас провели наверх, в комнатах уже ждал разобранный багаж, а в отведенном только для нас салоне — ужин. Я умылась, думая не о последующих испытаниях, а о мире, из которого сюда явилась. Я редко позволяла мыслям уноситься в ту сторону, и теперь стало ясно почему: когда я представила маму — как она рисует на чердаке и гадает, все ли у меня хорошо, — меня накрыл непривычный шквал ностальгии.

За ужином я переусердствовала с кларетом и увлеклась рассказами о своем детстве, будто, вспоминая о нем, могла заново его пережить.

— Отец научил меня играть в шахматы, — вещала я. — Поразительно, если задуматься: он работал кардиологом, преподавал на медицинском факультете, но у него всегда находилось для меня время. Словно я для него была самым важным человеком в мире. Хотя, наверное, память меня… Помню, как маленькой мне иногда приходилось ложиться спать до его возвращения и меня это очень-очень расстраивало. — Мы доковыряли утку и сидели над опустевшими тарелками в полутьме. Лиам не сводил с меня глаз, но понять, что они выражали, было сложно. — Он умер неожиданно, пять лет назад. Мне все время его не хватает. У него было сердечное заболевание, о котором он не подозревал. Какая ирония, скажи? Он бы счел себя весьма интересным медицинским случаем. — Я отодвинула тарелку и уперлась лбом в стол, борясь со слезами. Надо же было так напиться в 1815 году? Или, может, я просто расчувствовалась. — Я ужасно по нему скучаю.

Лиам нерешительно погладил меня по плечу. От его прикосновения я вздрогнула и резко села.

— Прости. — Я выдавила смешок. — Я разнылась.

— Ной сколько хочешь, Рейчел, милая. Скоро мы будем в Чотоне, и там нам придется вести себя как паиньки.

— Я все болтала и болтала о себе и ни разу даже тебя ни о чем не спросила.

— Не переживай.

Я встала, и меня тут же повело.

— Я так понимаю, выезжаем мы рано.

— Хозяин пообещал мне завтрак в полседьмого.

Я направилась было к выходу, но развернулась на полпути.

— Лиам. Можешь меня обнять? Мне очень нужно.

Он не колеблясь встал, обошел стол и обхватил меня своими длинными руками. Вышло лучше, чем я ожидала, — это было не объятие для галочки; но, опять-таки, он же актер. Мы не осторожничали, стараясь не соприкасаться телами, как это часто бывало; зарывшись лицом в его галстук и вдохнув ароматы лаврового мыла, угольного дыма, обивки кареты, чистого белья и Лиама, я испытала запретное удовольствие. Он покачнулся, как березка на ветру, погладил меня по голове. Его дыхание согрело мне макушку, и, прижавшись к нему посильнее, я ощутила его эрекцию — как его член шевельнулся, разбух и окреп.