Проект «Джейн Остен»

— Надеюсь, мы уже достаточно хорошо с вами знакомы, и после таких слов вы не сочтете меня умалишенной. Когда я впервые прочла ваши труды, я была поражена. Они остроумны и увлекательны, но при этом в них проступает глубокое понимание человеческой натуры. — Я перевела дух — у меня голова шла кругом. — Разумеется, шанс повстречать вас однажды был венцом моих желаний. Но даже в самых смелых моих мечтаниях я не отваживалась допустить, что смогу называть вас по имени или сидеть подле вашей кровати.

Она притихла; я испугалась, что перегнула палку.

— Умоляю, не считайте меня сумасшедшей.

— Я не считаю. — Тон ее, однако, переменился, в нем зазвучала настороженность.

— Вы не желаете известности, стать именитой фигурой. Я это понимаю. И все же вам нужно принимать в расчет побочные эффекты собственной гениальности.

— Это какие же? — заинтересованно спросила она.

— Всеобщее желание прикоснуться к вашей жизни. Вспомните мистера Кларка, библиотекаря принца. А теперь представьте, что такими людьми полнится весь мир, только они менее вежливы, зато более требовательны.

— Мистер Кларк — весомый аргумент в пользу того, чтобы как можно дольше хранить анонимность.

— А я стану еще одним таким аргументом и адресую вам вопрос, задать который давно хотела, но боялась.

— Какое пугающее вступление. И что же это за вопрос?

— Ваш брат поведал мне, что две изданные вами книги, равно как и «Сьюзен», были написаны вами в молодости, еще до того, как вам исполнилось двадцать пять. Я верно его поняла?

— Это недалеко от истины. Но почему?..

— И вы ничего больше не написали с 1800 года и до недавнего времени? Признаюсь, не могу представить, как возможно столь длительное затишье для столь изобретательного ума.

Она ответила не сразу:

— Полагаю, что мне тоже это непонятно.

— И вы действительно ничего не писали все эти годы?

— Вам Генри так сказал?

— Возможно, я неверно поняла.

— Я писала — возможно ли иначе? Конечно, я перерабатывала и вносила исправления в те три романа. Но преимущественно… — Она осеклась. — Возможно, я потеряла веру в себя. Образ жизни, который я вела в то время, не сочетался с сочинительством, но это слабая отговорка. Мне так хотелось писать, что сердце мое сводило судорогой. — Она умолкла, а затем добавила: — Большую часть написанного я сожгла. Разорительная трата бумаги.

— О, какая жалость, — не сдержавшись, брякнула я. — Несмотря на то что я подозревала нечто подобное, слышать, как вы говорите об этом с таким спокойствием…

— Уверяю вас, огонь тем произведениям только на пользу.

— Но вы ведь не все сожгли?

Повисла долгая пауза, но затем она все же ответила:

— Нет, не все. — Она села. — Пожалуй, на сегодня откровений достаточно, Мэри. Я бы хотела отдохнуть. Вы принесете всем извинения от моего имени?

Мы шли домой — ветер успел улечься, и облака рассеялись, обнажив безудержно сияющие звезды. Я была на взводе после разговора, который только что вела, и после музыкального номера, мысли путались, как моток пряжи, чьего хвоста я никак не могла отыскать.

— Что это за песня? — наконец спросила я; вопрос вроде был простой.

— Она называется «Девица из Огрима»[40].

Я напрягла память — название было знакомое.

— А-а. Это песня из «Мертвых», так ведь? Как сюда затесался Джеймс Джойс? Кто следующий, Сэмюэл Беккет?

— Я впечатлен твоими познаниями.

— «Удивлен» ты хотел сказать.

— Что продолжительное чтение пошло тебе на пользу? Отнюдь, — произнес Лиам с безупречной интонацией доктора Рейвенсвуда, а затем снова обратился в себя. — Я как-то делал об этой песне доклад и заодно выучился ее петь. Обнаружить ее на пианино было все равно что повстречать старого друга. Но зря я ее спел. В романах Джейн музыкальны только мутные типы. Это была ошибка.

— Ошибка? Не уверена. Возможно, теперь они все в тебя повлюбляются, что будет довольно неловко.

— Именно это меня сейчас и тревожит больше всего.

— Лиам!

— Что?

— Спой еще что-нибудь?

Убедившись, что я прошу его всерьез, он запел, кажется, на итальянском, песню, которой я раньше не слышала, и мой взгляд скользнул вверх, к звездам, и все мои тревоги утихли хотя бы на этот недолгий отрезок времени.

Мы всего лишь сосуды. Искусство вечно.

Подойдя к дому, мы остановились, и он умолк. Мы ненадолго застыли у ворот, будто чего-то ждали. У меня возникло острое желание притянуть его к себе и поцеловать. Вместо этого я сказала:

— Давай еще немного погуляем. Так хорошо.

Не ответив, Лиам повернулся, и мы продолжили свой путь дальше. За поворотом к Большому дому аллея уводила в поля, разделенные живой изгородью; я имела обыкновение прогуливаться здесь зимой, но в последнее время постоянно была занята делами по хозяйству.

— Почему ты не сказал, что умеешь петь? — спросила я, в очередной раз осознав, что это совсем не тот вопрос, который мне хотелось задать. Тогда какой же? Неуловимый, он порхал у кромки моих взбаламученных мыслей. — Господи, да ты даже под нос себе ничего не мурлычешь. А у тебя такой красивый голос! Как же я завидую тем, кто умеет петь.

— Возможно, поэтому и не пою. Не хочу, чтобы тебя изъела зависть, — объяснил он.

— Настоящий джентльмен.