Проект Повелитель

Прошли мы всего пару километров, выстрелов и погони нам еще не хватало! Я инстинктивно отпрыгнул назад, щелкая затвором, и тут началось. Словно из-под земли возник Призрак ночи и в полной тишине начал кромсать торка когтями. Я только успел крикнуть своим: «Не стрелять!»

Вжик! Вжик! И прямо на моих глазах конечности торка отвалились от туловища. И он остался лежать глупой хитиновой болванкой. Словно сговорившись, из темноты выскочили еще двое, ожесточенно щелкая клешнями. Мы бросились врассыпную. Призрак молниеносно расправился и с ними. И так же внезапно пропал, только Душман сидел перед тушками и облизывал лапу. Матерь Божья! Дружище! Так это ты? Я подхватил кота на руки и готов был затискать насмерть. Спутники мои ничего не поняли.

– Толстый? А что это было?..

– Нашел время кота жамкать…

– Это он – наш спаситель, – ответил я, с сожалением отпуская кота на землю. – Призрак ночи – это и есть наш Душман. Это душа кота торков покромсала.

– Чудны дела Твои, Господи, – с сомнением произнес Хаймович.

– Идем, чего встали, – поморщился Федор.

– Надо же, какая хрень, – Шустрый поднял истекающую соком лапу торка и посмотрел на срез. – Как ножом оттяпали!

– Возьми себе на память, свистульку сделаешь, – похлопал его по плечу Мишка.

Шустрый повел плечом, сбрасывая руку.

– Себе возьми!

– Идем! – гаркнул я. – Максим-младший спать хочет! И почувствовал, как меня словно теплой ладошкой по голове погладило. Луиза.

Я не обернулся и так понял, что это она спасибо сказала. К щекам прилила кровь. Хорошо, что ночь, и никто не увидит мое красное лицо. Господи, подумал я, какое же это все-таки счастье, когда есть женщина, которая тебя любит. Нехороший червячок зависти шевельнулся в сердце. Повезло Косому.

Хаймович как-то на досуге объяснял, почему торки по трое ходят. Из его пояснений я мало что понял. Помню только, что у них есть три пола: он, она и оно. Что такое это «оно», никому неведомо, но для размножения оно позарез нужно. Непонятно, и на других тварей не похоже. Обычно для этого дела двоих хватает.

Впереди замаячили тряпичные развалы. Бывший вещевой рынок. Слева по курсу стоял дом без окон и стен – один каркас из швеллеров и бетонных перекрытий. Конечно, стены там когда-то были. Но были они стеклянными, и поэтому от них мало что осталось. Ветер перебирал сотни, если не тысячи платьев, костюмов, курток и плащей и много еще чего, висевшего на вешалках. Остальное, брошенное на пол и сваленное в кучи, давным-давно изгадили крысы. Да и то, что висело на вешалках, в основном превратилось в рвань. Женщины обожали возиться там часами, выискивая среди этого хлама еще годные для носки вещи. Неимоверные вещи со всяческими вырезами то спереди, то сзади. Из чего я заключал, что время до войны действительно было тяжелое, и на женщинах материал экономили. Хотя простых штанов и рубах там хватало. Одна беда – носились они не долго, зачастую вполне приличные на первый взгляд штаны расползались на второй день. Стоило ими зацепиться за какую-нибудь железяку или просто прыгнуть.

Поймал себя на мысли, что это я специально о всякой чепухе думаю и о городе сам себе рассказываю. Прячусь за пустыми мыслями от главной занозы, засевшей в голове.

Женщина, ребенок. Вот, пожалуй, о чем пора было задумываться. И давно. Я ведь не мальчик, а всё удалью молодецкой хвастаюсь, скачу кузнечиком по домам, о славе легендарного Мухи мечтаю. А мечтал ли сам Муха о славе? Он просто жил и делал то, что подсказывало ему сердце. Просто были у него способности, вот он их и использовал. Я хмыкнул собственным мыслям: до чего просто! И почему я раньше до этого не додумался? Наверное, потому, что жизнь меня толком не била. Ну лишился родителей, но даже толком их не помнил. Прибился к пацанам, таким же сиротам, потом Хаймович меня воспитывал. Все не совсем гладко, но получалось. Вроде все видел в жизни, и смерти навидался всякой. Но такой вот заварухи, как сейчас, никогда не было. Война заставила взглянуть на жизнь иначе. Не просто понять, кто враг, а кто друг. А именно иначе. Понять истинные ценности этой жизни, да и саму цену жизни. Я ведь не ценил жизнь, со смертью играл постоянно. Риск давал остроту восприятия. За кого мне было переживать, кроме своей шкуры? А теперь понял, что умереть очень просто. А вот жить, когда ты не можешь позволить себе умереть, очень и очень не просто.

Жить, чтобы защитить тех, за кого ты в ответе, гораздо тяжелее. Но именно эта ответственность и придает смысл твоей никчемной жизни.

Пока голова ударилась в размышления, ноги донесли меня до перекрестка. Улица Карла Маркса пересекала проспект Ленина. Хаймович как-то показывал мне портрет древнего старика (судя по бороде и кучерявому чубу, своего родственника) по имени Карл Маркс.