Проект «Специстория»

Новиков: Возникновение групп, подобной гайдаровской, не было спонтанным движением интеллектуалов. Точнее, если это и было спонтанным движением интеллектуалов экономических институтов, существовавших в те годы, то оно укладывалось в некие тенденции, которые задавали не Гайдар, не Авен и не их тогдашние товарищи. Начнем с того, что сам Гайдар, его ближайшие друзья, тот же Петр Авен, к началу 80-х годов были сотрудниками ВНИИ системных исследований, которым руководил академик Джермен Гвишиани, зять Председателя Совета министров СССР Косыгина и один из творцов неформального диалога советских и западных элит. Причем диалога не столько политико-прагматического, сколько скорее интеллектуально-концептуального. Будущее ядро гайдаровской команды опекалось Гвишиани, если не им самим, то его ближайшими людьми. Непосредственным руководителем Гайдара в Институте системных исследований был академик Станислав Шаталин – фигура очень элитно вписанная, племянник одного из ближайших людей Георгия Маленкова, секретаря Николая Шаталина. Человек, который имел очень высокие связи и в ЦК, и в Академии наук, и в Совете министров. Сам ВНИИ системных исследований имело очень специфическую подчиненность, был подчинен Совету министров СССР. Это подчинение Совету министров вначале было обусловлено, видимо, семейной ситуацией Джермена Михайловича Гвишиани. Оно давало некий лаг во всем том, что касается идеологического контроля. Дело в том, что подчиненность Совету министров как бы освобождало от контроля Отдела науки ЦК КПСС, что давало право некой автономии. Будущие младореформаторы, команда Гайдара оказалась в зоне контролируемого свободомыслия. Зачем эту зону создавали, кто её создавал – это отдельный вопрос. Они в этой зоне контролируемого свободомыслия оказались. Теперь о том, что же заполняло эту зону идеологически, что они изучали. Во-первых, это труды одного из идеологов венгерских реформ Яноша Корнаи и вообще опыт венгерских реформ. Фигура Корнаи очень сложная, достаточно двусмысленная во всем, что касается капиталистических экспериментов внутри социалистической системы, и это само по себе уже знаково. Во-вторых, они изучали реформы югославские, реформы самой продвинутой рыночной страны соц. блока, хотя Югославия в СЭВ не входила. В-третьих, они изучали отечественный опыт, тот же опыт НЭПа. И уже к середине 80-х годов они начали изучать труды западных экономистов либеральной школы. Это то, что составляло их идеологический багаж. Теперь о том, что они не изучали и что они сами подчеркивают – они абсолютно не изучали китайский опыт. При этом говорилось «успешные реформы Дэн Сяопина» и всё, что с этим связано. На это была официальная версия – «мешал языковой барьер». Надо было знать китайский, а у них главный язык был английский и европейские языки. На самом деле китайские реформы были описаны не только на китайском языке, на европейских языках тоже. Что же касается того, что о китайских реформах в СССР было мало информации, то на самом деле наверху информации было достаточно. И поставщиком этой информации было, в том числе, и то самое ВНИИ системных исследований во главе с Гвишиани. И то, что они не изучали китайский опыт из-за языка, – это такая идеологическая отмазка. Что касается венгерских реформ, то это очень интересный вопрос, почему Венгрия оказалась в центре внимания. Венгрия была такой страной СЭВ и Варшавского договора, где многое разрешалось, что объяснялось близостью Кадара к Андропову, и опытом 56-го года, когда было решено допустить в Венгрии любые идеологические вольности, лишь бы не происходило вооруженных мятежей. Венгрия территориально близка к Австрии, где располагался гвишианиевский международный Институт системных исследований, что делало её мостом между капиталистическим и социалистическим мирами. Другим мостом по понятным причинам была ГДР. Но если в ГДР при всех спецэкономических двусмысленностях руководство жестко контролировало идеологию, то Венгрия была достаточно либерализирована. Януш Корнаи, которого любили в гайдаровском кругу, был близок определенным кругам в ЦК Венгерской социалистической рабочей партии, ему было позволено фрондировать, строить мосты на Запад, заводить знакомства и т.д. Ещё одна группа, которая в тот момент уже задумывалась о неких экономических трансформациях в СССР, – новосибирская группа под опекой академика Татьяны Ивановны Заславской. Заславская была заведующей отделом в Институте экономики и организации производства Сибирского отделения Академии наук СССР. С этой группой очень плотно сотрудничал Петр Авен, в частности, когда он помогал группе Заславской изучать проблемы Алтайского региона. В 1983 году группа Заславской подготовила доклад о совершенствовании социалистических производственных отношений и задачах экономической социологии, который получил хождение под грифом «для служебного пользования» и затем оказался в США и ФРГ, где под заголовком «Новосибирский манифест» был опубликован. И там он был объявлен первым признаком политико-экономической весны в СССР. Это тоже была ни в коем случае не самодеятельность. 1983 год на дворе. Андропов борется за дисциплину с помощью походов милиционеров и дружинников по кинотеатрам. В Узбекистане уже сажают людей. Будет ли кто-то в этой обстановке на свой страх и риск писать аналитические доклады о экономических трансформациях и уж тем более передавать эти доклады на Запад? Если и были такие «инициативники», выражаясь языком спецслужб, то уж явно не из числа младших, старших и даже главных научных сотрудников соответствующих академических ВУЗов. Наконец, к началу 80-х годов имелась и третья интеллектуальная группа экономистов-рыночников – ленинградская группа, сформировавшаяся по легенде самой этой группы, «на картошке» в 1979 году. Первоначальный костяк её составляли три человека – Анатолий Чубайс, Георгий Глазков, Юрий Ярмагаев, работники научно-исследовательского сектора инженерно-экономического института. Позже к этой группе присоединяется Сергей Васильев из финансово-экономического института, затем Сергей Игнатьев оттуда же, который ныне является председателем Центрального банка России. Эта группа была как бы наиболее низовая и наименее элитно-вписанная в цековские, совминовские и прочие коридоры. Но это всё лишь «как бы» и «на первый взгляд». Потому что уже в начале 80-х годов группа Чубайса легализует фактически свою деятельность под эгидой Совета молодых ученых инженерно-экономического института. Понятно, что они легализуются достаточно осторожно, с оглядкой на соответствующие инстанции. Но, как минимум, они получают санкцию у начальства своего института. Сами участники ленинградской группы признают, что это в Москве Гайдар и его друзья могли многое обсуждать, там был другой климат. Но, тем не менее, более строгий контроль партии и КГБ позволил им как-то легализоваться. И в 1982 году происходит знакомство московской и ленинградской групп. Начинается координация деятельности этих групп будущих младореформаторов. Такова предыстория этой деятельности, как мы видим, не совсем низовой и не совсем спонтанного движения интеллектуалов.