Проект "Стокгольмский синдром"

— Почему не проконтролировали прием препаратов? — чуть повысил голос. Прекрасно понимаю о ком идет речь. Мужчина тридцати восьми лет, прошел чеченскую войну, а вернувшись домой, не справился со своей собственной жизнью. Панические атаки, галлюцинации — сделали свое дело, и мужчина убил всю свою семью, принимая их за врагов, у которых он был в плену, но чудом сбежал и остался в живых. Придя в себя, когда уже ничего нельзя было вернуть обратно, а на руках лежит мертвая жена, мужчина окончательно свихнулся. На крики и стрельбище приехали полицейские, которых вызвали взволнованные соседи, но как всегда слишком поздно. Судить его было невозможно, психиатрическая медэкспертиза признала мужчину невменяемым и заключила пожизненно в больницу. Временные вспышки удовлетворительного поведения сказывались на нем, потому что воспоминания захватывали разум, показывая кто он есть на самом деле — убийца. Мной было принято решение о введение сильнодействующих препаратов, чтобы облегчить его страдания и пребывание в психиатрической лечебнице. Но, судя по всему, больной хочет скорее свести свои счеты с жизнью. И в некотором роде я его понимаю, помутнение рассудка уж лучше, чем его просветление и принятие той боли, которую по своей же милости сотворил. Родственников у него нет, кто мог бы взять на себя ответственность за его жизнь, а родные супруги напрочь отказались от умалишенного зятя. Вот она гребаная реальность, когда не только чужим, но и своим будешь не нужен.

— Доктор, — вырывает из мыслей медсестра. — Какие меры предпринять?

— Я сейчас буду, — бросаю телефон, затем выхожу из кабинета, вновь наталкиваясь на Диану с кипой бумаг в руках.

— Вот видишь, это судьба, Лёнь, — хихикает, глядя мне в глаза, но я игнорирую ее, направляясь в блок камер, где находятся больные. Диана провожает меня, наверняка что-то планируя предпринять, но мне глубоко наплевать, потому что сегодня днем я покину страну, возвращаясь к себе на родину. Белый, длинный коридор с множеством флуоресцентных ламп простирался практически на двадцать метров длиной. По обе стороны находились отдельные комнаты для каждого пациента, специально оборудованные, чтобы больной не смог навредить себе, а у психиатрической лечебницы не возникло проблем с документацией. Но порой случаются несчастные случаи, от которых никто не застрахован, особенно это касается самих больных — их кратковременные вспышки сознания играют в злую шутку с психикой, вынуждая придумывать способы покончить с собой, и некоторым это удается с успехом. У одной камеры стояли несколько санитаров и коллега-психиатр, который, увидев меня, расслаблено выдохнул.

— Наконец-то, — мы жмем друг другу руки. Он протягивает мне карту больного, но мне нет необходимости ее изучать, так как я хорошо знаком с историей этого мужчины. — Леонид, нужно что-то предпринимать. Вспышки участились, и мужчина отказывается принимать лекарства для своего же блага.

— Он просто устал, — глядя на Михаила в окошко, я сочувствую ему, понимая, как сейчас ему больно вновь и вновь прокручивать образы своих родных, кровь которых на его руках. Мужчина забился в угол и покачивается туда-сюда, ревет, подобно раненному зверю и плачет. — Он что-нибудь говорил? — я обращаюсь к коллеге, который отрицательно машет головой. — Нужно его привязать к кровати и ввести препараты внутривенно, это ускорит его действие. Больной утихомирится, и я настоятельно прошу проконтролировать его состояние. — Отдаю распоряжение, но санитары переглядываются друг с другом. Оба мужчины побаиваются входить к Михаилу, зная, что тот служил в войсках и обучен приемам. Фыркнув, я снял с себя пиджак и предал в руки двум амбалам-трусам, потому что приходится все решать самому. — Ждите здесь.

— Но, — коллега делает шаг вперед, преграждая мне путь. — Это опасно, Леонид.

— И что прикажете делать, Льюис, — чуть прищурился, направляя гневный взгляд на доктора. — Ждать, когда больной сам справится со своим состоянием? Или доверить этим упырям, — киваю на санитаров, вгоняя обоих в краску, — которые не способны выполнить своих обязанностей. — Льюис замолчал, сильно сжимая губы в полоску, которые вмиг побледнели. — Так то, доктор, а теперь посторонитесь. — Я открываю дверь к Михаилу, ступая на мягкую поверхность пола, буквально утопаю в нем. Не обращая внимания на переглядки мужчин, вхожу и за мной закрывают двери в целях безопасности. Взяв себя в руки, я настроено двинулся вперед, оценивая внешнее состояние Михаила.

— Как ты? — задаю ему вопрос, когда больной поднимает на меня свой прояснившийся взгляд, и узнает, кто к нему вошел.

— Плохо, Островский, — честно признается, и снова отпускает голову на колени, а я подхожу еще ближе, останавливаясь чуть больше в двух метрах от него, присаживаюсь на корточки.