Проект «Убийца». Том 2

– Прости. Я не хотела поднимать болезненную для тебя тему. Но мне так одиноко. Я совсем одна. Ты ничего не рассказываешь о своей жизни. Я практически ничего о тебе не знаю. Где ты и какие страсти бушуют в твоём сердце. Мне так одиноко…

Обуреваемая горькими чувствами, Арлин упала на диван и отвернулась, уткнувшись в мягкую обивку спинки. Леон слышал её тяжёлое порывистое дыхание на фоне полифонического тиканья невидимых часов. Его передёрнуло. Он пытался сосредоточиться на её дыхание. Всё равно что настроиться на нужную волну.

Леон присел рядом, устало согнулся пополам и схватился за голову. На лицо его спадали успевшие подсохнуть вьющиеся пряди.

Они просидели в мягком, стелющемся, как туман, молчании. Пока Леон не заговорил, немного дрожащим, взволнованным голосом.

– Мне нечего о себе рассказывать. Вся моя жизнь фальшивка. Даже имя мне не имя, а видимость прошлого.

Арлин медленно отвела руки от лица, обернулась к Леону. Она посмотрела на него долгим пронзительным взглядом, придав лицу непроницаемое выражение. И попыталась мягко коснуться его плеча, но замерла от открывшегося ей откровения.

– Я не знал ни отца, ни матери, как и не знал их имён. Не было у меня ни имени, ни фамилии. Я был никем, пришёл из ниоткуда, и звать меня было никак. Добрая женщина из приюта дала мне имя «Леон». Она говорила, что я похож на маленького львёнка, который вырастит однажды в благородного, гордого льва.

– «Пускай твоё имя придаст тебе львиной храбрости в этой непростой, но яркой жизни», – говорила она.

А потом… потом пришла она – бабушка. Другая добрая женщина, взявшая надо мной опеку. Если одна дала мне имя, то другая – фамилию. Она была одинокой, пожилой женщиной, взявшей меня из детдома в возрасте восьми лет. Я привык называть её «бабушка», потому что она была стара. Насколько я знаю, не было у неё ни внуков, ни детей, ни других близких. В этом мы оказались с ней похожи. Я смотрел на её увядающее лицо, на немощное тело, сражённое старостью и болезнями, на эти дряхлые слабые руки, на обречённый взгляд смирения, и не видел ничего кроме приближающегося конца. Я не поладил со старостью, ведь она посмела забрать её у меня.

В тот день я вернулся из академии. Обычно она всегда встречала меня на пороге, спрашивала, как прошёл мой день. Но дверь мне никто не открыл. Меня даже не посетила сама мысль, что могло что-то случиться. Я открыл своим ключом. Не нашёл готового горячего обеда на столе. Не было её ни в библиотеке, где она любила читать, укутавшись в плед, ни в гостиной, где растворялась в мире кинематографа перед старым телевизором. Она лежала в своей комнате – той, что закрыта на ключ. Такая умиротворённая и спокойная. Как спящий человек. Но грудь её не вздымалась. Как не двигались глазные яблоки под веками.

Я пытался разбудить её, умолял проснуться. Клял всех возможных богов, чтобы она открыла глаза. Пытался поднять её за руку, сделать массаж сердце. Но она не просыпалась. Весь в слезах, обессиленный, я пролежал у её тела полдня. Обнимал её крепко, пристроив голову на плечо, надеясь почувствовать, как её грудь наполнится глубоким вдохом, а сердце забьётся. Как её остывшее тело вновь согреет меня.

Моё тело будто парализовало. Я не хотел вызывать скорую, хотел оставить её в этой комнате, навсегда, пускай даже мёртвую. Лишь бы она осталась рядом со мной. Я был напуганным ребёнком, выброшенным вновь в бездонную яму одиночества и неприкаянности.

Она пролежала в квартире неделю. Я так и не смог выветрить запах смерти из её спальни. Они забрали её у меня навсегда, придав земле.

Так как больше никого у неё не было, она завещала мне эту квартиру и все сбережения, достаточные для безбедного существования. Своеобразный вид благотворительности для сиротки. Я подавал в последние годы её одинокой жизни стакан воды, а она оставила мне всё бесполезно нажитое имущество. И вот её наследие: пропахшая старостью квартира, приёмыш и надгробная плитка с двумя строками эпитафии.

Я ненавижу смерть, Арлин. Как ненавижу саму старость.

Пока Леон повествовал это страшное откровение, слёзы бежали по его щекам, попадая в уголки рта. Он сидел и плакал. И не мог остановиться. Взгляд заволокли жгучие слёзы. Скрестив руки, как при молитве, он поднёс их к губам, кусая костяшки пальцев.

Растерянная и растроганная, как никогда, Арлин не сразу решилась обнять его со спины и прижать к своей груди, где он смог бы найти утешение. Леон сам взял её за руку, крепко сжав и поднеся к губам, оставил нежный поцелуй.

– И ты ни разу не спросил её о своих родителях? Она наверняка должна была что-то знать, когда оформляла документы на опеку.

– Нет. Не знаю, почему, но мне никогда не было до этого дела. Кто эти люди, оставившие свой безымянный след в виде меня. Они не играли никакой роли в моей жизни, так зачем мне их имена? – с преувеличенным спокойствием ответил Леон.

– Надо же. Ты напрочь лишён любопытства, – прошептала Арлин, крепко обнимая его, баюкая как дитя. – А ты не хотел бы покинуть Чикаго? Начать новую жизнь?