Профессия – лгунья

На смену Керри где-то в японской школе срочно отыскали красивую филиппинку Юки из обеспеченной семьи. Девушка приехала в Японию учиться, а не зарабатывать деньги. Она отлично знала английский и французский, много читала и будто не вписывалась в пошлую атмосферу клуба. Сдержанная, эффектная, она тихо разговаривала и мало жестикулировала. Филиппинки с ней заговаривали, расспрашивали о жизни, но сразу как-то тушевались и отступали, словно на разных языках говорили. И всё же она оказалась в своей стихии. Многие девушки мужчинам предпочитали женщин. Любовников имели по долгу службы, но, разуверившись в подлинной любви с мужчинами, настоящее тепло получали только от представительниц своего пола. Это было какое-то повальное лесбиянство. Юки же оказалась не просто лесбиянкой от разочарований, а, похоже, это было от природы, потому что работа с мужчинами была не просто неприятна ей в силу того, что была унизительной. Но даже скромные рукопожатия клиентов казались ей невыносимыми. Зато, то количество внимания, которое обрушилось на неё со стороны её новых обожательниц, явно грело ей душу. Видно было, что она присматривалась, выбирала, но ответных знаков внимания пока ни одной не выказывала. За неё откровенно боролись вечные конкурентки Алекс и Свит. И Юки хоть и не поощряла, но принимала ухаживания обеих.

На Филиппинах много разных наречий. В нашем клубе филиппинки делились на два языковых лагеря. Языки были похожи. Как-то, дурачась, мы толкались, и одни кричали: «Араи!», другие: «Агаи!», а мы по-японски: «Итаи!». Так в последствии родилась шутка. При всяких пьяных дурачествах мы кричали на трёх языках: «А-а! Итаи, араи, агаи!».

И всё же часто, чтобы понять друг дружку, девушки прибегали к английскому:

— Покажи мне свои трусики, — говорила Свит по-английски, обращаясь к Юки.

Юки покорно оттопыривала юбку у пояса и показывала ей краешек ткани.

Свит начинала жадно гладить, мять её ляжку, как отупевший от похоти грубый мужик. Юки смотрела на нее с разочарованной сочувствующей улыбкой.

Филиппинки часто бравировали своей однополой любовью. Принародно целовались взасос и орали:

— Мы лесбиянки! Да! Что, Катя, ты покраснела? Почему? Мы любим друг дружку. Иди к нам!

Я тушевалась, не знала, куда деть себя. Они для пущей демонстрации страсти хватали друг дружку за грудь, совали руки между ног.

— Делайте, что хотите, — говорила я, — только меня не трогайте. При чем здесь я?

— Потому что мы не верим, что ты не спишь с Лизой, — гогоча, как гуси, отвечали они. И снова начинали истерично мять друг дружку.

Впрочем, в этих насмешках, в этой браваде была их, своя правда и правота. Этими выходками они словно говорили: «И тебя искалечит и сломает эта система, как и нас. И когда ты будешь нуждаться в любви, ты тоже потянешься к женщине. К той, которая прошла то же, что и ты, и сможет понять тебя, потому что любовь — это понимание». От мужчин они не могли получить этого. Клиент, ищущий дешёвой романтики и секса, не видел в хостесс человека со своими переживаниями и чувствами. Хостесс — не больше, чем функция по увеселению, марионетка. В свою очередь, вечно пьяный клиент для девушек был не больше, чем источник денег. Враждебным и бездушным. Это никак не проявлялось в обычных буднях. Но оказывалось на поверхности в те редкие моменты, когда в зале вдруг раздавался глухой удар по голове или звонкий шлепок по лицу. Униженная девушка, закрыв лицо ладонями, плакала. И вмиг голоса замирали, и все женщины, вцепившись в пьяного гостя испепеляющим презрительным взглядом, походили на кошек, готовых к прыжку. Это происходило мгновенно и бессознательно. И пьяный гость, оказавшийся под прицелом десятков ненавидящих глаз, в секунду трезвел. Конечно, несмотря на эту солидарность и враждебность по отношению к гостям, девушки тоже хотели семьи, мужей и детей. Тоже хандрили то и дело. И не было выхода, потому что было трудно и здесь, в Японии, и безнадежно там, на Филиппинах. То одна, то другая запиралась в туалете, и до наших ушей доносились глухие сдавленные рыдания. Алекс во время танца, уткнувшись в плечо своему гостю, иногда беззвучно плакала, закрыв глаза. Но стоило ему слегка отпрянуть от нее, чтобы заглянуть ей в лицо, как она мгновенно надевала свою привычно-деревянную улыбку, больше похожую на оскал.