Профессия – лгунья

— Боже, какая ты дешёвка… — бормотала я.

— Да, дешёвка! А ты, моралистка чёртова! Так всю жизнь и проживёшь в дерьме, — отругивалась она.

Я перебила её:

— Продалась бы ты Хисащи, если бы он тебе предложил это за большие деньги? Она задумалась:

— Знаешь, я думаю, даже задаваться этим вопросом не стоит. Моя ситуация выигрышная. Он не будет тащить меня в койку, потому что я нужна ему, чтобы разозлить тебя. Отыграться. Так что, он и так потратит на меня немало денег, чтобы только увидеть, как тебе от этого плохо.

— Ты готова ходить по трупам ради денег…

— Нет, — сказала она, — Я не готова ходить по трупам. Я не могу своровать ради денег. И убить тоже не смогу. Этого мало? И вообще, отстань ты от меня с этими обвинениями. Сама не хочешь жить по-человечески, ещё и ко мне лезешь, лезешь! Не даёшь прорваться. Ещё и Игоря охмурила.

— Да бог с тобой? При чем здесь Игорь? Кто он мне? Забирай этих Игоря и Лёню.

— Да Лёня-то мне зачем? Он — русский. А Игорь наполовину японец. У него два гражданства. Может, я вышла бы за него замуж? Жила бы в Японии. Вылезла бы из этой нищей России! Ты подумала обо мне? Ты позаботилась обо мне? Нет, ты и сама не зарабатываешь, хотя тебе самой плывет всё в руки, и мне мешаешь работать. Ты могла бы скосить здесь такие деньжищи! Но ты не хочешь. Это твой выбор. Живи, как угодно. Но меня оставь в покое! Мне такой ценой даются эти деньги. Я выцарапываю из кексов каждую тысячу ен! — она в аффекте носилась по кухне и размахивала руками.

— Подожди, у тебя же Джордж. Какой Игорь?

— Не твоё дело! Джордж — бедный. Что мне ждать от ребёнка?

— Послушай, мы же почти каждый день ходим в рестораны. Мы ездили на американские горки в Ёкогаму. У нас появилось много новых нарядов. Но ведь ничего не изменилось. Мы несчастливы здесь. Куда бы мы ни ехали, а на душе противно. И никуда от этого не убежать.

— Ну что ж, раз тебя деньги не сделают счастливой, вот и не зарабатывай их. А поскольку меня деньги осчастливят, дай мне самой решать, с какими кексами работать. Даже если деньги не принесут мне счастья, то уж наверняка сделают мою жизнь ярче.

— Ну и посмотри на Хисащи. Его жизнь яркая? А у Окавы яркая жизнь? Жизнь, протухшая от гонки за бабьём. Скука смертная. Но ведь даже не это самое страшное. Страшнее всего то, что они одиноки. Отними у того же Хисащи его состояние, и он окажется совсем один. Потому что все люди, которые его окружают, купленные. Будь он нищим и больным, никто не пришёл бы помочь ему. Что же это за счастье?

В этот момент у Ольги зазвонил телефон.

— Да, Хисащисан, так быстро приехали? — сказала она подобострастно, и стала кланяться, будто он мог видеть её, — Да, спускаюсь. Я тоже целую.

Она посмотрела на меня со злобой и обидой:

— Всё, мне некогда тут с тобой спорить. У меня дохан. Пока.

Ольга направилась к выходу.

— Что же ты делаешь? — сквозь рыдания сказала я ей вдогонку, — Не топчись по мне. У всех людей так много моментов, которые стыдно вспомнить. Зачем ты пополняешь копилку?

Она задержалась в дверях:

— А кто сказал, что мне будет стыдно вспоминать это? Мне нечего стыдиться! Я ни в чём не провинилась перед тобой! — зло процедила она.

— Во что же ты будешь верить? — крикнула я, когда она уже выходила.

— В деньги, — сказала она и захлопнула дверь.

«Предательство… Предательство…», — скорчившись, я беззвучно рыдала.

Это обстоятельство окончательно сломило меня. Когда я просыпалась по утрам, я, уткнувшись лицом в подушку, сдавливала виски руками и не двигалась, будто хотела перекрыть налегающие мысли. Они, как живые, как стервятники, бросались на меня, стоило только пробудиться сознанию. На кухне Ольга готовила себе завтрак и напевала песенки, пританцовывая. У неё теперь каждый день были доханы, и оптимизма у неё было в избытке. Перекусив, она убегала к Хисащи, а я погружалась в тяжёлую дремоту до вечера, пока не наступало время собираться на работу. В клубе Хисащи отныне проводил по три-четыре часа. Это время казалось пыткой. Он неизменно садился с Ольгой за столик, который был напротив меня, чтобы предоставить мне возможность видеть, какая страсть разгорелась у него с его новой возлюбленной.

После рабочего дня он часто околачивался возле клуба. Когда все девушки выбегали на улицу, он кружил возле Ольги. То целовал ей руки, то растерянно смотрел на неё, будто исчерпал все ресурсы и тщетно старался придумать что-нибудь новое для демонстрации обожания к ней. Он видел, что мы с ней давно не общаемся. И от этого испытывал злорадный кураж. Наблюдая за мной, подавленной и молчаливой, он гортанно хохотал, противно скалясь. Мы все играли в его игры. Против воли или добровольно, но мы вели себя точно так, как он просчитывал это. Все мы были его бильярдными шарами. Дрессированными собаками.

Однажды мне позвонила подруга из России, и я рассказала ей о происходящем.

— Надо уметь абстрагироваться от этого, — сказала она назидательно, — Взглянуть на ситуацию как бы со стороны.

Горько и смешно мне было это слушать. Так мог рассуждать только человек, который не варился в этом, не имел представления о такой работе.