Читаем Профессия: разведчик. Джордж Блейк, Клаус Фукс, Ким Филби, Хайнц Фельфе полностью

Только, ради бога, не придумывайте никаких романтических историй о любви с «первого взгляда» и о том, как мы встретились вновь через много лет. Все это не так. Вернее, и так, и не так. Хотя мы почти одногодки, в то время я была замужем и уже только поэтому чувствовала себя и старше, и опытнее его. Тем более что он был совершеннейшим ребенком, а уж мы, женщины, чувствуем это сразу. Не скрою, он мне нравился, но не более, чем нравится молодой симпатичный юноша молодой женщине. Видя, что он совершенно одинок в Париже и, судя по всему, сильно нуждается, я несколько раз приглашала его к нам домой на ужин. Отель, вернее, дешевый пансион, где мы тогда жили, находился довольно далеко и, несмотря на это, порядочный кусок пути от метро до нашего дома мы обычно шли пешком. Странное дело, хотя он действительно был молчуном, но в моей памяти эти прогулки в далеком Париже 1933 года сохранились, как какие-то увлекательные беседы на какие-то чрезвычайно интересные темы, хотя сейчас я прекрасно понимаю, что говорила в основном я одна, а он больше молчал. С первого нашего знакомства его молчаливость и сдержанность никогда не казались мне тягостными, и знаете почему? Потому что он удивительно умел слушать. Я в ту пору, как и любая женщина в этом возрасте, была и болтушкой, и хохотушкой, немного кокеткой, и мне очень нравилось его смущение, сквозь которое проступала юношеская чистота и скромность, которые так нравятся нам, женщинам. Как-то довольно неожиданно он начал называть меня «Марго». По его словам, это имя больше подходило мне, чем патриархально-бюргерское «Грета».

Дома за ужином в основном опять говорила я, хотя мне казалось, что говорим мы все вместе. «Ну что ты находишь в этом парне, — все спрашивал меня муж, — из него же слова не вытянешь?» Потом Клаус уехал. Случилось это 24 сентября 1933 года. Я хорошо помню эту дату, так как на следующий день начинался процесс над Георгием Димитровым. Начался сбор воззваний и подписей протеста, я с головой ушла в эту работу, и поэтому его отъезд прошел как-то незаметно. Был — и уехал. Он прислал мне несколько коротких шутливых писем из Англии, в которых по-прежнему называл меня «Марго». А потом я уехала в Москву, где работала вначале в аппарате ИККИ у Георгия Димитрова, затем в секретариате у Вильгельма Пика, затем в Красногорске в комитете «Свободная Германия», затем после войны в аппарате ЦК, одним словом, началась жизнь, в которой каждый день был событием и которую я согласна прожить еще раз так же от первого до последнего дня…»

«СТАНОВЛЕНИЕ»

24 сентября 1933 года Клаус Фукс сел на паром, совершавший челночные рейсы между Францией и Англией, став одним из десятков тысяч немецких беженцев, чьи судьбы были безжалостно исковерканы нацизмом. Позади была страна, которую они всю жизнь считали своей родиной, ставшая вдруг сплошным громадным концлагерем, близкие и друзья; впереди была неизвестность, страх за них, эмигрантская униженность, лишения, разочарования и слабый луч надежды на будущее.

Из Германии бежали не только коммунисты, социалисты и, вообще, люди левых убеждений. Бежали и люди, далекие от политики, чья вина заключалась только в том, что они евреи. Среди них было много видных талантливых ученых.

Из Германии, Австрии, Венгрии, Чехословакии, Италии, спасаясь от фашизма и репрессий, в Англию, а затем в США эмигрировали крупнейшие физики Европы: А. Эйнштейн, М. Борн, Ю. Вигнер, Л. Сцилард, X. Бете, Дж. Франк, Э. Теллер, Р. Пайерлс, О. Фриш, Г. Плачек, В. Гесс, Э. Ферми, Э. Сегре, Б. Понтекорво и многие другие. Немецкие университеты, бывшие еще недавно центром мировой науки, обезлюдели. Они уедут с болью в сердце, хорошо узнав погромный лик фашизма. Они первыми поймут возможности взрывного ядерного деления и первыми увидят, какую опасность для народов мира представляют работы немецких физиков по созданию «сверхоружия». Они, как, например, А. Эйнштейн и Л. Сцилард, первыми забьют в набат и, преодолев стену косности, непонимания и недоверия, не только убедят западных союзников в необходимости создания атомной бомбы, но и первыми создадут ее. И наступит время, когда Гитлеру и его клике придется горько раскаиваться в том, что они так легко и бездумно выпустили лучшие европейские умы (если они, вообще, были способны на это чувство). 25 сентября 1933 года Клаус Фукс прибыл в порт Дувр. Весь его багаж состоял из небольшого чемодана и саквояжа. Чиновникам английской пограничной и эмиграционной служб, долго и придирчиво изучавшим его немецкий паспорт, на вопрос о цели поездки в Великобританию он сказал, что собирается изучать физику в Бристольском университете. Это был ответ на официально поставленный вопрос, не более, чем слабая надежда, хотя он действительно направлялся в небольшой городок Сомерсет неподалеку от Бристоля. В нем жили хорошие знакомые его отца по международной квакерской организации «Общество друзей» — Джесси и Рональд Ганн, которым он написал письмо из Парижа и которые вызвались помочь ему устроиться в Англии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное