Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней

Он вылез из машины и, держа в руках портфель, остановился, глядя на белый ухоженный домик. Организовать тут охрану Уиллока нетрудно; одни только собаки — они продолжали заходиться от лая — чего стоят. Устрашающее зрелище. Правда, убийца может попробовать добраться до него где-то в другом месте — в городе или на дороге. Уиллок должен вести нормальный образ жизни, чтобы убийца мог как-то проявить себя. Вот в чем проблема: надо запугать его так, чтобы он согласился принять охрану «Молодых Еврейских Защитников», но не настолько, чтобы он сидел, запершись в доме, и не покидал его.

Он перевел дыхание и двинулся вверх по дорожке, что вела к крыльцу. На дверях был молоток, выполненный в виде металлической собачьей головы, и тут же рядом красовалась черная кнопочка звонка. Он выбрал молоток и дважды стукнул им в двери. Молоток был старым и петли его заедали; удары были еле слышны. Подождав несколько секунд, в течение которых был слышен только лай собак в доме, он положил палец на кнопку звонка, но дверь открылась и на пороге показался человек, меньшего, чем он предполагал, роста, с коротко стриженными седыми волосами, живыми веселыми карими глазами, который посмотрел на него и сказал глуховатым голосом:

— Вы Либерман?

— Да, — ответил он. — Мистер Уиллок?

Тот кивнул коротким ежиком седоватых волос и приоткрыл дверь пошире.

— Входите.

Он оказался в холле, пропахшем псиной, откуда наверх вела узкая лестница. Снял шляпу. Собаки — судя по звукам, пять или шесть из них, — выли, лаяли и скреблись за дверью в конце холла. Он повернулся к Уиллоку, который, закрыв двери и улыбаясь, стоял перед ним.

— Рад встретиться с вами, — сказал Уиллок, который выглядел щеголеватым и даже нарядным в своей светло-синей рубашке с открытым воротом, закатанными рукавами, отлично сидящих темно-серых брюках и блестящих черных туфлях. Занятия со сторожевыми псами никоим образом не сказывались на нем. — А я уже было стал думать, что вы не приедете.

— Я сбился с направления, — сказал Либерман. — Вам звонила женщина из Нью-Йорка? — С извиняющейся улыбкой он покачал головой. — Это я ее попросил.

— Ах, вот как, — ответно улыбнулся Уиллок. — Снимайте пальто. — Он кивнул на стоячую вешалку, где уже висели черная шляпа и пальто, под которым виднелась грубая коричневая куртка с обтрепанными рукавами.

Повесив шляпу, Либерман поставил портфель на пол и расстегнул пальто. Уиллок проявлял к нему гораздо больше дружелюбия, чем ему сначала показалось по телефону — похоже, он в самом деле был искренне рад его видеть — но какие-то интонации его речи противоречили этому впечатлению. Либерман интуитивно чувствовал, но не мог сформулировать, что его беспокоит. Глянув на двери, за которыми бесновались псы, он заметил:

— Очевидно, их вы и имели в виду, когда сказали: «Полон дом собак».

— Да, — согласился Уиллок, все с той же улыбкой проходя мимо него. — Не обращайте на них внимания. Они всегда так гавкают. Я запер их, чтобы они нам не мешали. Порой люди из-за них нервничают. Заходите. — Он открыл двери справа.

Либерман повесил наконец пальто, подхватил портфель и вслед за Уиллоком проследовал в уютную гостиную. Собаки начали колотиться и скрестись в дверь слева, рядом с черным кожаным диваном, на стене за которым висела коллекция дипломов с разноцветными ленточками среди прочих трофеев, размещенных на деревянных панелях стены, где нашлось место и снимкам в черных рамочках. В дальнем конце комнаты размещался каменный зев камина, с рядом кубков на его верхней доске и часами. Окна справа были занавешены белыми портьерами, между которыми размещался старомодный диванчик, а в углу у дверей стояли стул и столик с телефоном и тумбочками в подставке.

— Садитесь, — Уиллок жестом показал ему на диванчик, располагаясь сам на софе. — И объясните мне толком, почему я понадобился нацистам. — Он сел, аккуратно поддернув брюки. — Должен признаться, что вы меня чертовски заинтриговали.

«Р» прозвучало грубовато. Наконец он понял, что смущало его: добродушный Генри Уиллок передразнивал его, имитируя немецкий акцент в английской речи; ничего бросающегося в глаза, но «р» было слишком раскатисто, а звонкие согласные он явно смягчал. Присев на диван, который скрипнул под ним, он глянул на Уиллока, который, расставив ноги и упираясь локтями в колени, с улыбкой смотрел на него, наклонившись вперед; кончиками пальцев он выстукивал дробь по крышке зеленого альбома, лежащего перед ним на столике.

Может, он неосознанно передразнивает его. Случалось, Либерман и сам того не подозревая, начинал подражать интонациям и ритму речи тех иностранцев, для которых немецкий не был родным; и ловя себя на этом, он неизменно смущался.

Но нет, сейчас он был уверен, что хозяин сознательно так ведет себя. От улыбающегося Уиллока исходила какая-то скрытая враждебность. Но чего еще можно было ждать от антисемитски настроенного бывшего тюремного надзирателя, который дрессирует псов, способных перервать человеку горло? Трогательного внимания? Хороших манер?