Профессионал. Мальчики из Бразилии. Несколько хороших парней

— Рудель, Зейберт и все прочие, — сказал он, — компания беспомощных старых клуш. Они отозвали обратно всех людей только потому, что Фрида Малони рассказала вам о детях. Так что мне пришлось самому завершать работу. — Он пожал плечами. — Впрочем, я ничего не имею против нее; она дала мне возможность чувствовать себя куда моложе. А теперь слушайте — очень медленно поставьте портфель на пол, положите руки за голову и расслабьтесь: у вас есть не менее минуты или около того прежде, чем я убью вас.

Либерман медленно опустил свой портфель слева от себя, прикидывая, что, если ему представится возможность, быстро сместиться вправо и рывком распахнуть двери — предполагая, что они не закрыты на замок — может, собаки, что топчутся с другой стороны, увидев Менгеле с оружием, набросятся на него прежде, чем он успеет несколько раз выстрелить. Конечно, может быть, собаки набросятся и на него; а, возможно, они не тронут никого из них, не услышав приказа со стороны Уиллока (который, конечно же, уже лежит где-то мертвый). Но он не мог не думать об этом.

— Мне бы хотелось, чтобы наше общение продлилось, — сказал Менгеле. — Честное слово, мне бы этого хотелось. Сейчас один из самых волнующих моментов в моей жизни, что, я не сомневаюсь, вы сами понимаете, и если бы мне представилась такая практическая возможность, я бы с удовольствием посидел и поболтал с вами часик-другой. Например, постарался бы указать вам на некоторые гротескные преувеличения в вашей книге. Но увы… — Он с сожалением пожал плечами.

Либерман сплел пальцы на затылке, сидя прямо и напряженно на диване. Медленно и осторожно он начал разводить ступни. Софа была невысокой и быстро вскочить с нее будет нелегко.

— Уиллок мертв? — спросил он.

— Нет, — ответил Менгеле. — Он на кухне, готовит ленч для нас. А теперь слушайте меня внимательно, дорогой Либерман; я собираюсь поведать вам нечто совершенно невероятное, но, клянусь могилой матери, все сказанное — абсолютная истина. Стал бы я утруждаться тем, чтобы врать еврею? Тем более, можно сказать, живому трупу?

Либерман прищурился, глядя в окно справа от дивана, и снова внимательно уставился на Менгеле.

Тот вздохнул и покачал головой.

— Если бы мне нужно было выглянуть в окно, — сказал он, — я бы предварительно убил вас и лишь потом посмотрел бы. Но мне не нужно смотреть в окно. Если кто-то явится сюда, лай собак тут же даст знать об этом, так? Так?

— Да, — согласился Либерман, продолжая сидеть с руками на затылке.

Менгеле улыбнулся.

— Видите. Все идет, как я и задумал. Бог на моей стороне. Вы знаете, что я видел по телевизору сегодня в час ночи? Фильм о Гитлере, — он кивнул. — Как раз в тот момент, когда я был полностью раздавлен и близок к самоубийству. Лучшего знака свыше я не мог и получить. Так что не теряйте времени, стараясь выглядывать в окно; смотрите на меня и слушайте. Он жив. В этом альбоме, — он положил на него свободную руку, не отрывая взгляда и не отводя прицела от Либермана, — полно его снимков, от года до тринадцати лет. Мальчики — его совершенные генетические копии. Я не буду тратить отпущенное вам краткое время, объясняя, как я этого добился — сомневаюсь, что вы обладаете такими способностями, чтобы понять меня. Но можете верить мне на слово: я смог этого добиться. Совершение генетические копии. Они были созданы в моей лаборатории, и до поры до времени их вынашивали женщины племени ауити, здоровые послушные создания, у которых был достаточно дедовой вождь. Мальчики не унаследовали От них ровно ничего; они доподлинно совершенные Гитлеры, созданные из его же клеток. Он позволил мне взять поллитра своей крови и клочок кожи с ребра — мы были охвачены библейским настроением — 6-го января 1943 года в Вольфшанце. Он не мог позволить себе иметь детей… — зазвонил телефон, но Менгеле, не моргнув глазом, продолжал держать Либермана на мушке, — … потому что понимал: никакой ребенок не сможет нормально расти и развиваться в тени… — телефон снова зазвонил, — … столь богоподобного отца; так что услышав, что это теоретически возможно, что я мог бы… — телефон продолжал звонить, — …когда-нибудь воссоздать не его сына, а его самого, не копию… — телефон звонил, — …а другой оригинал, он бы так же, как и я, захвачен этой идеей. Он облек меня полномочиями и создал все условия, чтобы я мог добиться своей цели. Неужели вы в самом деле считали, что мои исследования в Освенциме были лишь бессмысленным помешательством? До чего вы, люди, примитивны! Напоминанием о том дне служит подаренный им портсигар с гравюрой: «Моему многолетнему другу Йозефу Менгеле, который был верен мне больше, чем другие, и когда-нибудь еще докажет свою верность. Адольф Гитлер». Он, естественно, является самым драгоценным для меня предметом; провозить через таможни его слишком рискованно, так что он покоится в сейфе у моего адвоката в Асуньсьоне, дожидаясь, когда я возвращусь домой после своих путешествий. Понимаете? Я подарил вам даже больше чем минуту… — он посмотрел на часы.