«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности

Но Макдуф уже шагал к дверям и тащил за собой покорную Ао, которая, оглядываясь, бросала ангельские взгляды на веганского юношу.

– Неслыханно! – восклицал Макдуф. – Возмутительно!

– Приятель, вернись! – позвал его Рэмзи, еле сдерживая хохот. – Помни о чистом искусстве пере… уплощения. Это же всего лишь вопрос семантики…

Его голос не был услышан. Широкая спина Макдуфа излучала негодование. Гордо выпрямив свое похожее на бутылку тело и держа за руку семенящую девушку, Теренс Лао-Цзы Макдуф с тихим бормотанием безвозвратно растворился в веганской ночи.

Ибо Макдуф, как уже должно было стать понятно даже самому скудному уму[48], являлся не совсем тем, за кого себя выдавал.

– Фу-ты ну-ты, – проговорил капитан Рэмзи с ухмылкой от уха до уха, – дожил же я до такого дня! Официант! Виски с содовой – хватит уже этого дрянного шампанского. Праздную знаменательный день, явление, понимаешь ли, природы. Ты можешь себе представить, что впервые в жизни этот беспринципный прохвост Макдуф отвалил, не оставив облапошенным какого-нибудь простака? А это что такое? Что ты мне суешь, обалдуй? Какой еще счет? Это же Макдуф настоял, что сегодня он угощает. Вот же!.. Да я… Да чтоб его!..

Мелкие детали

Первое, что он сделал, почувствовав, что его не преследуют, – направился прямиком к газетному киоску. Хотел выяснить, которое сегодня число. Он не знал, сколько времени провел в замке Иф: после первого года уже нет смысла следить за календарем.

Сбежать не было никакой возможности. Эдмон Дантес выбрался из исторического замка Иф, но дважды эта уловка не сработает. Когда «постояльцы» этой «гостиницы» умирали, где-то в подвале быстро проводилась кремация.

Это был один из тех немногочисленных и малоутешительных фактов, что он сумел разузнать за свой срок заключения. За все это долгое время он ни разу не покидал одиночную камеру без окон, где жил, можно сказать, в роскошной обстановке и в обществе без преувеличения роскошной сиамской кошки Шэн, которая спасала его от глухой тоски.

Бросить Шэн оказалось мучительно тяжело, но она была привязана к вещам, а не к людям и не чувствовала себя пленницей. Чудо, которое дало ему возможность бежать, долго ждать не стало бы. Он воспользовался шансом и выбрался наружу, когда снизу еще доносились последние отзвуки взрыва.

Он не понял, что произошло, ведь важные шишки, управлявшие замком, свое дело знали туго.

Чтобы выбраться, он залез в мешок, который бросили вместе с десятками других в грузовой лифт, и на время доверился лишь осязанию и слуху. Те подсказали не многое, но он понял, что с мешками управляются механизмы.

По крайней мере, у вертолета была автоматическая система управления – это он выяснил, когда вылез из мешка. Пока разбирался с упрощенными донельзя приборами, прошла пара весьма неприятных минут. В 1945 году вертолеты были крайне сложными машинами, и он приготовился решать непростую задачу, но оказалось, что напрасно.

Не успел он приземлиться, как панель управления разразилась визгом и вспышками. Видимо, это предостережение. За ним уже наверняка гонятся важные шишки, которые много лет продержали его в Ифе. Нет, заключение было вполне комфортным. Он сохранил отменную физическую форму. Специальные процедуры поддерживали его телесное и психическое здоровье. Телевизор занимался его образованием и досугом. Можно было читать книги.

Но он не видел ничего печатного, выпущенного позже июня 1945 года. Может быть, поэтому тревога не въелась ему в мозг и нервы. Он не чувствовал себя отрезанным от всего. Конечно, знал, что мир движется вперед, но самого движения не наблюдал. От этого было легче.

Вертолет приземлился на вспаханном поле. Стояла ночь, но светила полная луна. По силуэтам на фоне тусклого сияния беглец понял, что неподалеку большой город. Воздушный корабль, доставивший его, взмыл в небо. На корпусе не было огней, и вертолет быстро пропал из виду, направляясь к стратосфере.

Он сделал несколько глубоких вдохов. И кожей ощутил чей-то взгляд. По спине пробежал холодок – теперь этот человек осознал себя беглым заключенным.

Все было другое, но не слишком. Главное осталось. Ходили люди; мода изменилась довольно слабо. Он носил копию своего костюма, в который был одет в тот июньский день 1945 года, когда за ним пришли – они, важные шишки. Шишки сидели снаружи и ждали, прикрыв лица, а громилы, сопровождавшие их… «изъяли» Теннинга.

«Я Дейв Теннинг», – подумал он и с удивлением обнаружил, как непривычно это звучит. Он отвык думать о себе в первом лице. Спокойное, привычное осознание себя как личности в тюрьме постепенно исчезло. Он, словно ребенок, практически утратил ощущение собственного «я». Заявлять о существовании своего «я» не было потребности.

«Я Дейв Теннинг, но есть еще один Дейв Теннинг».