«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности

– Меня невозможно отвлечь. – Квентин разговорился: верный признак опьянения. – В человеческом теле мозг не способен на предельную концентрацию. Тело – несовершенный механизм, поэтому оно требует избыточного внимания. Его гандикап – обилие узкоспециализированных функций. Дыхание, кровообращение… Все эти системы не дают мозгу сосредоточиться. Да, вот именно: даже привычное всем вам дыхание нагружает мозг. Но в данный момент мое тело – этот корабль. Идеальный механизм, функционирующий со стопроцентной эффективностью. Соответственно, мой мозг имеет преимущество.

– Выходит, ты у нас сверхчеловек?

– Да, я сверхэффективен. А в шахматах обычно побеждает превосходящий разум, ведь он умеет просчитывать ходы наперед. Я предвижу все ваши действия. К тому же у вас имеется серьезный изъян.

– Какой?

– Вы люди.

Самовлюбленность, подумал Тэлмен. Может, вот она, его ахиллесова пята? Должно быть, предвкушение успеха уже сделало свое психологическое дело, а электронный эквивалент алкоголя высвободил комплексы Квентина. Да, вполне логично. Пять лет однообразной работы (и не важно, в чем она заключалась), а теперь ситуация изменилась, произошел переход из активного состояния в пассивное, превращение из сценической машины в главное действующее лицо. Пожалуй, все это послужило катализатором. Плюс эго. Плюс затуманенный рассудок.

Ведь Квентин вовсе не супермозг, это Тэлмен знал наверняка. Чем выше коэффициент умственного развития, тем слабее потребность в самооправдании, прямом или косвенном. Как ни странно, Тэлмен вдруг почувствовал, что освободился от мучительных угрызений совести. Настоящего Барта Квентина никогда нельзя было обвинить в параноидальном умозрении.

А посему…

Квентин четко артикулировал звуки, разборчиво произносил слова, но вот уже пять лет, как в его речи не участвовали ни голосовые связки, ни выдыхаемый воздух. Тональный контроль заметно изменился, и пересадчик то понижал голос до шепота, то едва не срывался на крик.

Тэлмен усмехнулся. Ему и впрямь стало легче на душе.

– Да, мы люди, – сказал он. – Но хотя бы трезвые.

– Глупости. Глянь на регистратор: Земля уже близко.

– Ну хватит, Квент, – устало произнес Тэлмен. – Все мы понимаем, что ты блефуешь. Рано или поздно высокочастотное раздражение достигнет уровня, которого тебе не выдержать. Не трать время попусту, сдавайся прямо сейчас.

– Нет, это вы сдавайтесь, – возразил Квентин. – Все равно я всех вас вижу и знаю, чем вы занимаетесь. На корабле множество ловушек, а мне остается лишь смотреть сверху вниз и ждать, пока вы не подберетесь к одной из них. Я планирую игру заранее, и каждый гамбит закончится матом для одного из вас. Так что у вас нет шансов. Ни единого.

«Сверху вниз», – подумал Тэлмен. Откуда же? Он вспомнил ремарку коротышки Коттона: пересадчика можно найти с помощью геометрии. Да, точно. Геометрия и психология. Поделить корабль пополам, на четыре части, продолжать деление…

Но теперь в этом нет необходимости. Ключевое слово – «сверху». Тэлмен вцепился в него, стараясь сохранять каменное лицо. Итак, сверху. Область поиска сокращается вдвое. Нижнее пространство корабля можно исключить. Теперь осталось располовинить верхнюю секцию, а в качестве разделительной черты взять, к примеру, глобус звездного неба.

Разумеется, оптические устройства пересадчика установлены повсеместно, но Тэлмен с осторожностью допускал, что Квентин воспринимает себя как сущность, не разбросанную по всему кораблю, но локализованную в определенном месте: к примеру, там, где стоит одна из линз. Любой человек отождествляет свое положение в пространстве с местом, где находится его голова – то есть разум.

Квентин видел красную точку на звездном глобусе, но это не обязательно значило, что пересадчик находился в стене, обращенной к этому полушарию. Необходимо было поймать его на привязке физического местоположения к элементам корабля – что будет непросто, поскольку правильнее всего выявлять зрительные ориентиры, по которым локализует себя нормальный индивидуум, а зрение Квентина практически всесильно. Он видит все без исключения.

Но привязку необходимо выявить – хоть каким-то образом.

Здесь помог бы тест словесных ассоциаций, но его нельзя провести против воли испытуемого. Квентин не настолько пьян.

Итак, на зрительные ориентиры полагаться бессмысленно, ведь совсем не факт, что мозг Квентина находится возле одной из линз. Но пересадчик непременно – пусть даже и смутно – осознает важнейший аспект своего существования. Понимает, что он – слепой, глухой и бессловесный, если не считать раскидистого сенсорного механизма, – находится в определенном месте. И как же, за исключением нарочито прямых расспросов, заставить Квентина дать правильные ответы?

Это невозможно, думал Тэлмен, погружаясь в пучину гнева и отчаяния.