Профессор риторики

И вот я сижу на обочине дороги у подножья этих гор. Ближние – лиловые, над ними снежники. Которая из вершин – Хан-Тенгри? Вон та, с седловиной? Или та – гигантский конус?

Рядом со мной Лика и Ритик разбирают наловленных за день ящериц и ящурок. Да, начали с раннего утра, а присели только сейчас. Над Иссык-Кулем вертикально стоит радуга: одной ногой в синем озере, другой – где-то в блеклом вечереющем небе.

Были жара и холод, тишь и ветер, грозы то надвигались, то уходили куда-то за горы. Все было, кроме одного.

Утро началось бурно. Сразу после выезда из Рыбачьего в переднее стекло попутных «Жигулей» я увидел: вот оно – идеальное место обитания ящурок. Песок и мелкие камни, редкие шары колючек, эфедра, невысокие голубоватые куртины злаков. Оборачиваюсь. Вергилия на заднем сиденье недвижима, и взгляд ее устремлен в пространство.

– Лика!!! – рявкнул я по привычке. – Куда ты смотришь? Вот же, вот оно, то место, которое тебе нужно. Тут их до черта. – И осекся.

Так безнадежно, так тоскливо, так жалобно взглянула она, и так быстро глаза ее заволокла пелена слез. Я готов был умереть, провалиться сквозь землю, я готов был отдать все на свете, только бы вернуться на сто метров назад по шоссе, на одну минуту раньше, пока начальственный рык еще не вырвался из моего горла.

– Остановите машину, – сказала она киргизу-водителю ровным, бесцветным голосом. – Я тут выйду.

Никакие уговоры не помогали. Она просто не слушала меня. Глотая слезы и пряча глаза под широкими шоколадными полями шляпы, она пошла вперед, в пустыню, бросив не оборачиваясь:

– Я отсюда не уйду, пока не поймаю, по крайней мере, десять велоксов. Как наловлю, выйду к дороге. Не ходите за мной. Я одна справлюсь. Пожалуйста, я хочу остаться одна.

Я беспомощно сидел на переднем сиденье, спустив ноги в открытую дверь машины. Ясно: я ей противен настолько, что она готова подвергнуться любой опасности, скрытой в этой безлюдной местности у подножья свирепых гор – быть укушенной ядовитой змеей, заблудиться, стать жертвой бандитов, умереть от жары, голода и жажды – все было для нее лучше, чем остаться рядом со мной.

Узкая фигурка моей любимой исчезла за ближайшим барханом. Бежать следом? Глупо. Но как тревожно! Как горько! Да что там – как больно! Но я смирился, и «жигуль», как и жизнь, полетел дальше по гладкому асфальту. Похожее место, в котором могли водиться нужные нам ящурки – велоксы, нашлось только километрах в десяти, и мы высадились. Мелькнула бабочка, и Ритик, будто похваченная жарким ветром, унеслась в пустыню. Здесь, у самого подножья великих гор, песок лежал ровно, и порхающую фигурку с белым флагом сачка даже издалека было хорошо видно.

Я сделал несколько шагов от дороги, глядя под ноги. Движение мелькнувшей ящурки, столь стремительное, что глаз еле уловил его, заставило меня, забыв обо всем, броситься на песок, вытянув вперед руку со шляпой. Мимо. Недаром ее назвали велокс – быстрая. Она была и хитрой к тому же: скрылась в круглом густом кустике, куда я и руку не мог просунуть из-за колючек – мелких, крупных, жестких, острейших. Я потрогал куст ногой. Это вызвало немедленное бегство велокса в соседний колючий куст-шар. Все было ясно: в одиночку этих ящурок ловить было бесполезно. Становилось по-настоящему жарко.

Я поднялся с песка и огляделся. Над снежниками слева заходила гроза. Прорычал в горах гром, словно лев, выходящий на охоту. «Боже, – подумал я. – Как же Лика? Если она сказала, что, пока не наловит десяток велоксов, к дороге не выйдет, значит, я ее вообще никогда не увижу. Такой характер». Пора было возвращаться и искать – уже не ящериц, а Вергилию. И немедленно.

– Ритик! – заорал я. – Ритик! – и еще раз огляделся. Ритика не было.

Вещи наши, покинув «жигуль», мы спрятали в кустах у дороги, там, где под пирамидальными тополями журчал арык. Маргариту Буш я решил искать по следам, и, набредя на отпечатки маленьких рваных кед, двинулся, петляя и кружась, распутывая прихотливые узоры ее танцев.

Все было напрасно. Рык небесного льва грохотал все громче. Небо темнело. Дальше от шоссе земля, по виду ровная, оказалась изрезанной оврагами, и Ритик вполне могла скрываться сейчас в одном из них. Мало ли куда залетела очередная голубянка или шашечница!

Бегом я понесся к шоссе, туда, где лежали вещи. Дорога была совершенно пустынна. Туча нависла прямо над барханами, там, где в отчаянье бродила сейчас Лика. Наконец послышался отдаленный треск двигателя.

Всего минут через десять я сидел уже рядом с водителем, в синем маленьком тракторе. Разделявшие нас с Ликой километры транспортное средство преодолело за четверть часа. Соскочив с ржавой подножки, я кинулся к ближайшему песчаному холму. Он оказался и самым высоким. И вот я стою на вершине, оглядывая местность и крича во все горло ее имя. Ее великолепное имя…

Вот она! Крохотное темное пятнышко, неподвижная скорчившаяся фигурка на дне оврага, среди жесткой голубой травы. Туча наползает на овраг, но я бегу быстрее.

Лицо в слезах. Руки все исцарапаны и в крови от колючек. Она отворачивается. И, не глядя на меня, протягивает три мешочка.

– Пока только три, – шепчет она так слабо, как шелестит трава. – Больше я не смогла. Простите. Простите.

– Лика! – Я беру у нее мешочки с ящурками и поднимаю ее с песка. – Лика!

Она по-прежнему отворачивается, вытирая слезы грязными окровавленными руками.

– Я знаю, что вы меня не простите, – продолжает она лепетать. – Из-за меня вы разбили голову. Я не различала ящериц. Я не узнала сегодня местообитания велоксов. Я не смогла поймать больше трех. Только не говорите мне ничего. Умоляю вас, не говорите! Я все понимаю. Я наловлю, сколько нужно… Я все сделаю…

– Здравствуйте, Николай Алексеич, – раздается неожиданно очень знакомый суховатый голос. Голос, который я так привык слышать в коридорах нашей кафедры.

Я поднимаю голову. И Лика смотрит – во все глаза. Мимо нас по пустыне шествует странная фигура – высокая, прямая, она переставляет длинные конечно сти, словно ножки циркуля, слегка замедляет ход, поравнявшись с нами, и выкидывает в мою сторону сухопарую длань. Происходит рукопожатие.

– Здравствуйте, Гордий Рюрикович, – отвечаю я вежливо, и Лика вторит. – Какими судьбами? Как вы здесь?

Но профессор кафедры зоологии позвоночных МГУ отцепляет свои вялые породистые пальцы от моих и, не говоря ни слова, продолжает шествие по пустыне, глядя прямо перед собой и медленно скрываясь из виду. Такое впечатление, что мы столкнулись в коридоре биофака и, разминувшись, идем каждый в свою сторону. Да, странные мы люди, зоологи. А уж профессора…

Профессора… Как там, в Ледовитом океане, мой профессор? Что-то ни одного электронного письма. А ведь оттуда можно было бы, по спутниковой связи. Ну, вернемся в Алма-Ату, проверю. Наверняка есть что-нибудь.

Гордий Рюрикович… Занесла же его нелегкая именно в это время в это именно место. В этот хронотоп, как сказала бы мать. Объяснение с Вергилией не состоялось. Зато встреча была так неожиданно смешна, что мы оба прыснули, а когда фигура скрылась за барханом, то и расхохотались. И гроза уползла куда-то за перевал.

– Вот что, Лика, – сказал я наконец. – Этих велоксов в одиночку ловить глупо. Найдем сейчас Ритика и устроим облавные охоты. Вот и наберем сколько надо.

И мы двинулись к шоссе. Попуток не было, но навстречу что-то ехало. Я узнал дребезжащий стук двигателя. В кабине синего трактора рядом с водителем с высоты жесткого сиденья нам улыбалась Ритик. Ее охота, очевидно, была удачной.

И снова мы ждали попутку, и снова высадились в пустыне, под жгучие лучи дневного светила.

Велоксы с быстротой молний забегали в колючие шары, но мы окружали их с трех сторон. Тут и начиналась игра: мы подкрадывались, и Лика или Ритик медленно, с осторожностью змеи, запускали под основание куста исколотую тонкую руку. Иногда велокса удавалось взять на месте, прямо в сплетении узловатых корней. Один заскочил мне в штанину и был пойман там. Иногда юркая ящурка отбрасывала хвост, но тогда мы подбирали и его и клали в тот же мешочек. Для ДНК-анализа все пригодится. Но чаще всего спугнутая рептилия пыталась перебежать в ближайшую колючку. Вот тогда на нее бросались все скопом, словно регбисты на мяч. Азарт достигал такого накала, что даже палящее солнце пустыни не могло с ним сравниться. Никто и не заметил, что оно стало клониться к вершинам.

Проехал мимо охотник на тонконогом коне, с легкой, как солнечный луч, борзой собакой. Такой, как моя. Они искали залегших зайцев и быстро скрылись из виду.

Наконец мы как-то разом устали. Бродя по песку, собирали в одну кучку разбросанные в пылу охоты вещи: шляпы, бинокли, сумки, платки…

С визгом на шоссе затормозил красный японский джип. Дал задний ход и оказался как раз напротив наших спрятанных у арыка вещей, под тополями. Загремел русский рок – в республиках Центральной Азии он звучит в тех же обстоятельствах, что англо-американский – в России. Мы переглянулись, подошли поближе друг к другу и так остановились.

Из красного джипа с гортанными криками вывалилась целая толпа коренастых молодых киргизов. Черноволосые крепкие ребята орали песни. Один держал в руках огромный полосатый арбуз. Немного времени понадобилось им, чтобы, оглядевшись, заметить наши неподвижные фигуры. Про себя я беспомощно и грубо ругался – надо было быть последним идиотом, чтобы дать девушкам застыть вот так, на виду, вместо того чтобы спрятаться в овраге и переждать. Но было уже поздно. Хохоча, веселые юноши двинулись прямо к нам.

– Чуть что, бегите к шоссе, а потом, если удастся, по шоссе, да не вместе, – сказал я. – А я уж попробую продержаться подольше.

– Эй, вы, вы откуда? – по-русски закричал киргиз с арбузом.

– Из Москвы, – сказал я, и мы пошли к ним навстречу. И вроде как мимо.

– Из самой Москвы? – Они зашагали с нами рядом.

– Ну да, из самой Москвы.

– А вы зачем приехали? Девушки красивые у тебя!

– А мы ящериц ловить.

– Ящериц? – Они приостановились. Встали и мы. – Это маленькие такие? Не кусаются?

– Не кусаются.

– Ну да, это у которых много ног.

– Д-да, – ответил я. – Ноги есть. Много… То есть… как это?

– Ну, что как? Весь живот в ногах.

– Четыре ноги у них на животе, – не смог удержаться я.

– А-а-а… Ну да. А вы из Москвы откуда?

– Из университета. МГУ, слыхали? – от сердца у меня отлегло. Разговор слишком затянулся, чтобы нам что-то серьезно угрожало. Так я оценил перспективы. И расслабился. Девушки, вот умницы, сохраняли серьезность. Ни одна, к счастью, не улыбнулась.

– А, из университета? Там, говорят, в главном здании три дня можно прожить, не выходя никуда.

– Точно, – подтвердил я. – некоторые всю жизнь живут. Так и живут, не выходя. Ни на шаг. Никуда. Ни разу в жизни. Глядь – она и прошла.

Это вызвало бурный взрыв веселья. Маргарите Буш отдали ее пробковый шлем, который она обронила где-то на шоссе часа четыре назад, трясясь на синем тракторе, и даже не заметила пропажи. Арбуз раскололи и красную, сочащуюся соком половину подарили нам. Вместе мы вернулись к красному джипу, и вся компания укатила куда-то. Рок гремел и наконец затих далеко в горных отрогах.

На ночь решили остановиться на старом месте, в диком кемпинге на берегу Иссык-Куля. Легко добрались до Рыбачьего, и водитель очередной попутки высадил нас на той самой площадке, среди травы и колючек, где была разбита палатка прошлой ночью. Мы и поставили ее, как прежде, – спиной к зарослям серебристого лоха, лицом к озеру. Но этот вечер пятницы был – да простит мне мой профессор – стрёмным. Несмотря на поздний час и тьму, берега оглашались музыкой – все тот же излюбленный русский рок, – нестройным пением и криками. Неподалеку, кажется, дрались. Канун выходных. Понятно.

Но мы так измучились за день, что волноваться сил не было. Да и куда податься? В какую-нибудь сомнительную гостиницу? Нет, в маленькой палатке, спрятанной в кустах и незаметной даже вблизи, пожалуй, безопасней. Так, не сказав Вергилии ни слова наедине, пришлось мне уснуть и на этот раз. Да в общем-то, о чем и говорить, собственно? Разве и без того не все ясно? И я уснул. Казалось, прошел только миг.

Визгливый хохот и мат. Вот отчего мы открыли глаза – кажется, все трое одновременно. Солнце уже пекло.

Говорили по-русски, прямо у нас за спиной, в кустах. Ясно было, что это сидят вокруг бутылки молодые, полные сил парни, или, как здесь говорят, «пацаны». Разговор не предвещал нам ничего хорошего.

– Ну, – прошептал я, – приплыли. На этот раз, кажется, точно. Вам обеим тихо и быстро одеться, взять все вещи, надеть рюкзаки и по моей команде – вон из палатки и бегом к берегу, через лужок, на дорогу, где люди, где юрты стоят. А я постараюсь сложить палатку.

Лика и Ритик сделали все мигом. Внезапно расстегнув молнию полога, они галопом рванули к озеру. Мгновение – и было ясно, что всякое преследование бесполезно. Следом несся свист и крики: «Вон бабы пошли!!! Малина…»

Я вышел не торопясь и, медленно собирая колышки и свертывая тент, думал, как, в сущности, стыдно быть русским, если мои собратья так себя ведут. «Гиены какие-то, – горько признавался я себе, – и визжат, и хохочут, как гиены!»

– Гиена какая-то – раздалось вдруг из кустов. – Баб своих отправил, а сам копается.

– Гиена и есть, – отозвались остальные собутыльники.

Не оборачиваясь, двинулся я по следам своих «баб». «Ну и ладно, – думал я. Тогда уж лучше быть русским. Если такое дело. Если такая степень взаимопонимания. Кем же еще? Некем!» Мрачно шагая, догнал я студенток довольно быстро.