Профессор Влад

Тут он, к моему изумлению, с ногами взгромоздился на тахту, где я мирно сидела в уголке, листая журнал «Наука и жизнь», - и, не успела я ничего сообразить, как его лицо уже утыкалось мне в колени; в следующий миг оттуда донеслось сдавленное: «…возложи руки мне на затылок!..» Я нерешительно повиновалась, с трудом сдерживая брезгливость, - блекло-рыжие волосы дяди оказались неприятно мягкими и влажными на ощупь (стояла жара). Несколько минут прошло в сосредоточенном молчании; я боялась шевельнуться - не так давно в переполненном вагоне метро меня прижал почтенный орденоносный ветеран, и с тех пор я относилась к мужчинам с подозрением. Хорошо еще, что Оскар Ильич лежал спокойно, расслабившись, и ровно, глубоко дышал. Наконец, ему надоело:

- Нет, - с сожалением произнес он, - ничего не получается. А вот когда Игорь… - Он не договорил, вздохнул, слез с тахты и отправился на кухню курить.

Вернувшись, он праздно поинтересовался, как у меня обстоят дела с отметками - и потребовал показать «табель»; нет проблем, год я закончила вполне прилично - в основном пятерки, несколько четверок по естественным наукам и тройка по новомодному предмету «москвоведение». - Что ж, молодец, - хмыкнул дядя Ося, закрывая мой дневник, - а вот Игорь у нас идет на золотую медаль… - В его голосе звучало наивное отцовское самодовольство; к счастью, я вовсе не была тщеславна - и лишь от души посочувствовала дяде, который, видимо, еще не совсем понимал, что со вчерашнего дня имеет полное право считать себя бездетным.

Между тем антикварные напольные часы в гостиной пробили три; пробили четыре; пробили половину пятого, - а Захира Бадриевна что-то не торопилась бежать к нам с повинной. Теперь Оскар Ильич уже не скрывал, насколько обеспокоен. Глистой вытянувшись на тахте, он тоскливо ел взором телефонный аппарат, словно пытаясь его загипнотизировать; увы - дядины глаза-бусины, в отличие, скажем, от Гарриных, не обладали магнетической силой, и коварная машина, словно издеваясь над ними, упрямо хранила безмолвие. Лишь однажды - часов эдак в шесть вечера, - она разразилась пронзительной трелью, от которой дядя Ося прямо-таки дугой изогнулся на своем ложе; но то был всего-навсего отцовский сослуживец, пожелавший напомнить рассеянному коллеге о предстоящем юбилее шефа.

Пять минут спустя явилась мама - веселая, шумная, как будто слегка помолодевшая за время своей отлучки; даже стоящая в квартире табачная вонь и унылое присутствие брата, которого она, повидимому, почитала уже благополучно отбывшим, не слишком ее расстроили. С беззлобным криком «Вы б хоть окна открывали, что ли!!!» загромыхала форточкой на кухне; затем, отдуваясь и обмахиваясь подобранной где-то рекламной газетой - было жарко, - вбежала в гостиную, швырнула на стол крохотную сумочку черной кожи, со вздохом счастливого облегчения плюхнулась на тахту и, поудобнее пристроив телефонный аппарат к себе на колени, принялась энергично накручивать диск; кажется, начиналось то, что папа с присущей ему флегматичной иронией называл «телефонной сиестой».

За последующий час мои знания о жизни успели пополниться новым образчиком дядиного мировоззрения. Некогда, сказал он, усевшись за стол и грустно подперев щеку рукой, великие умы человечества, братья Люмьеры (?), изобрели уникальную вещь - телефонный аппарат; предназначением его было - быстро и без затруднений передавать информацию из одной точки пространства в другую, удаленную на тысячи, даже миллиарды километров. И как же они, наверное, переворачиваются теперь в гробу, видя с небес (?!), что их любимое детище используется столь кощунственно и бездарно - как если бы кто-то вздумал забивать гвозди электронным микроскопом! Нет, черт возьми, ужасную ошибку допустили городские власти, отказавшись от введения повременной оплаты!..

Наконец, он не выдержал: решительно встал, подошел к маме, подергал ее за плечо и выразительно постучал пальцем по запястью. Та, даже не взглянув на него, состроила капризную гримаску - и, эдак небрежно отмахнувшись, изящным движением переместила трубку к другому уху… Тут с дядей произошло что-то страшное: мгновенно окрасившись в цвет собственных волос, он бросил на маму дикий, сверкнувший злой слезой взгляд, затем как-то странно улыбнулся, ощерив зубы (впервые я заметила, что двух-трех - по бокам - не хватает)… и вдруг как завизжит - слюна аж во все стороны брызнула: - Да сколько ж можно трепаться!.. Сколько ж можно трепаться?!.. Сколько ж можно трепаться?!!! - Эта истерика привела лишь к тому, что дядю изгнали из гостиной, захлопнув дверь за его спиной так, что на ковер посыпалась штукатурка (дом наш старый, сталинский и давно нуждается в капремонте!), и сквозь узкий, давно осиротевший кошачий лаз, еще во времена оны прорезанный в каждой двери кем-то из полувыдуманных, знакомых мне лишь по старым пожелтевшим фото усатых отцовских предков, вновь пополз омерзительный запах «Пегаса». А я думала: удивительно, до чего же он стал вздорный. Раньше он себе такого не позволял…