Профессор Влад

Между тем в комнату ворвалась огромная Захира Бадриевна в просторном, цыплячьего цвета сарафане: чмокнула нас в макушки, с обаятельной, парадоксально часто присущей людям ее комплекции грациозностью порхнула к окну: - Сколько там натикало на термометре?.. Двадцать семь вверх - ужас!!! - уже на бегу послала мне воздушный поцелуй, сообщила, что «торт и все прочее» - на столе в кухне: -Хозяйничайте тут без меня! - и, наконец, унеслась восвояси, оставив по себе стойкий запах «Пуазона» (я вспомнила курс физики за седьмой класс - молекулы газа, диффузия); секунду спустя входная дверь гулко хлопнула, отчего стекла массивного книжного шкафа «под старину» слегка содрогнулись.

- Отбыла на службу, - констатировал Гарри, удовлетворенно потерев руки, - ну что, пойдем пить кофе?..

- А книги?.. - вдруг спохватилась я.

- Да подожди ты со своими книгами, - поморщился брат, обнимая меня за талию, - я сто лет тебя не видел!..

Он, как всегда, чувствовал себя непринужденно, - а вот мне все еще было слегка не по себе с этим новым, повзрослевшим Гарри, - может быть, поэтому я никак и не могла соскочить с нудной темы дядиных книг. А много ли он их оставил?.. Много, ой много - в былые времена, да если б сдать в макулатуру, хватило бы на шикарный четырехтомник Мориса Дрюона… - Ты все сразу-то не забирай, - говорил Гарри, выходя в прихожую, - лучше забегай почаще, мы всегда тебе рады… секундочку! - перебил он сам себя и скрылся в ванной; миг спустя оттуда послышался чудовищный скрежет и вой, а затем - разухабистый мат, которого не смог заглушить даже шум льющейся воды: видимо, Гарри машинально отвернул «горячий» вентиль. Я послушала-послушала – и пошла в кухню, где обнаружила слюногонный натюрморт: на черной с золотом велюровой скатерти - массивная хрустальная ваза с шоколадным печеньем, прикрытая сверху продолговатой картонной коробкой вафельного торта «Славушка», а рядом - две крохотные темно-синие с золотистым ободком кофейные чашечки на столь же миниатюрных блюдцах.

Почти игрушечная позолоченная джезва, принятая мною поначалу за ненавязчивый элемент декора, оказалась, к моему удивлению и умилению, вполне настоящей, и Гарри, пообещав, что сейчас угостит меня кое-чем таким, чего я не пробовала и вряд ли попробую где-либо еще, кроме его кухни, принялся колдовать над ней так скрупулезно и старательно, точно приворотное зелье готовил; стоя у плиты и, казалось, целиком уйдя в созерцание, он, однако, не забывал о светских приличиях и продолжал развлекать меня беседой, поминутно бросая через плечо короткие, отрывистые фразы:

- Давай, рассказывай, - как живешь, чем увлекаешься? Ильич говорил, в Тимирязевку готовишься?..

- В какую еще Тимирязевку?! - я впервые об этом слышала.

- Ну, на ботаника. Или на биолога… Целыми днями в микроскоп смотришь и все такое, разве нет?..

Ах, так вот он о чем… я даже улыбнулась: ну, конечно, дядя Ося, как всегда, в своем репертуаре, а на самом деле все не так. Два года назад папа подарил мне на день рождения купленный где-то с рук световой микроскоп, и я, радуясь новой игрушке, потихоньку тырила для нее из кабинета биологии препараты разной мелкой живности; один я, кажется, стащила прямо на контрольной - то была гидра, разглядев которую в окуляр, моя соседка по парте, тихая и вечно испуганная Танюшка, разрыдалась от счастья: так вот, оказывается, что означает подпись под иллюстрацией - «масштаб 100:1»! А ее-то все это время мучили ночные кошмары, в которых животное представало точно таким, как на картинке, только увеличенным стократно: огромное, полупрозрачное, зловеще поводящее ветвями-щупальцами дерево-анчар с отвратительной присоской вместо корней!!! С тех пор она полюбила биологию… ну, а я так и осталась к ней равнодушна, что бы там ни говорил Оскар Ильич. А вот что меня действительно привлекало - это препараты неорганические: микроскоп, объясняла я брату, позволил мне проникнуть в царство предметов гораздо глубже, осмысленнее, чем в детстве: с первого взгляда я влюбилась в ковровые ворсинки, нити, клочья ваты - спутанные, перекрученные, устрашающие на вид волокна; еще больше завораживают случайно попавшие под стеклышко пылинки, что в десятикратном увеличении превращаются в сад камней; но лучше всего положить под объектив дочиста протертое пустое стекло - и вглядываться, вглядываться, не отрываясь, в мертвенную, загадочную, изжелта-бледную лунообразную поверхность…

Гарри слушал меня, странно похмыкивал, и в какой-то миг мне даже показалось, что моя болтовня его раздражает, - но, когда, наконец, он обернулся, я увидела, что лицо его уже не похоже на маску, до того оно живое и веселое:

- Как здорово, - проговорил он, - что хоть что-то в нашей жизни остается неизменным…