Профессор Влад

Они и впрямь показались мне весьма впечатляющим памятником старины; немного портил картину разве что облезлый мотоцикл, который, чуть скособочась, стоял прямо у входа, напрочь его перегораживая. С риском порвать колготки пробравшись сквозь узкую щель между ним и калиткой, я сразу же увидала упомянутый Калмыковым «яблоневый садик» - два жутковатых несообщающихся между собой пустыря, на которых торчало несколько одиноких искрасна-черных коряг, грубо обрубленных сверху и по бокам; чуть дальше виднелись три мраморные скамейки вокруг живописного, но полуразрушенного фонтана, изображавшего слегка подгнившую обнаженную с треснутым кувшином на голове. Это и было назначенное место встречи; туда вела узкая дорожка, вымощенная бетонными плитами.

Совестясь своего опоздания, я пустилась по ней бегом - но на полпути сбавила шаг, поняв, что торопиться некуда: благородной серебристой шевелюры - как ни выискивала я ее глазами - нигде не было видно, и только две понурые фигурки, собственно, и весь калмыковский улов, маячили у фонтана, то сливаясь в одну, то снова расходясь.

Будущие коллеги - когда я, приблизившись, поприветствовала их, - встретили меня довольно мрачно. «Невыспанная» (как она выразилась) и замерзшая Эдичка - ее угораздило одеться весьма легкомысленно: брюки из мешковины едва ли грели, кожанка была наброшена поверх пятнистой маскировочной майки, а кепочка «а-ля Ильич» еле прикрывала голый череп - нервно зевала; она пожаловалась, что, мол, беспокоится за свой обожаемый «Урал-90», - тот пришлось оставить за воротами, и как бы его не увели. Я успокоила ее, но выражение Эдикова лица не стало от этого радостнее - взгромоздившись с ногами на мраморную скамью, она достала из кармана пачку «ЛМ» и мрачно закурила. Подошел меланхоличный Санек. Не успев поздороваться, он с надеждой поинтересовался, не прихватила ли я чего-нибудь пожевать, бутербродика там или яблочка, - но, получив отрицательный ответ, сник и досадливо сплюнул на грязновато-серый бетон дорожки.

После этого все надолго замолчали; пытаясь хоть как-то разрядить с каждой секундой все более тягостную атмосферу, я указала своим однокурсникам на фонтан, где красовалась гипсовая статуя - дама уже далеко не первой молодости: местами позеленевшая, изгаженная птицами и облупившаяся, она таила в себе нечто печальное и зловещее, что, на мой взгляд, придавало ей особую, надчеловеческую, завораживающую красоту.

- Памятник Шизофрении, - бросила Аделина, пустив губами плотное дымовое колечко.

Только тут я поняла, что мои однокурсники уже втайне раскаялись в своем выборе; да и что греха таить, место нашей практики, если как следует оглядеться, и впрямь было не из веселых.

В сущности, тот небольшой пятачок, где мы сидели сейчас, вполне можно было бы назвать уютным и даже милым: образ низких мраморных скамеек вокруг фонтана так и просил напеть в качестве саундтрека какой-нибудь старинный, наивный, выглядывающий из девятнадцатого века романс, - и, думается, весной, когда яблони, зацветая, сменяли угрюмый облик на романтически-игривый, тихий садик при клинике становился идеальной декорацией для отдыха и прогулок. Но легкомысленное настроение тут же прошло бы у любого, кто вгляделся бы за его пределы, вдаль, где стояли два корпуса психиатрической лечебницы, отделенные друг от друга узкой асфальтовой дорожкой. То ли из-за их гнусного грязно-рыжего окраса, то ли потому, что оба они были стары и обшарпаны, то ли еще почему, но вид их навевал до ужаса гнетущее чувство - сразу становилось ясно, что Мастодонт был прав: ни о какой «позитивной шизофрении» и речи быть не может, безумие - это тяжкая болезнь, и не приведи Господи оказаться тут - ни тебе самому, ни знакомым и родственникам. А мы пришли сюда по доброй воле…

Те же мысли, очевидно, мучили и моих однокурсников: с каждой минутой их бледные, с сизыми пятнами лица становились все печальнее. Унылый Санек с тоскливой злобой пинал ботинками основание скамейки. Аделина молча курила и, капризно складывая губы, пускала кольца, - очень красивые, нежно-пепельные, причудливо извивающиеся в воздухе; мне было страшно жаль, что они так быстро рассасываются, не давая возможности как следует оценить красоту и многообразие их форм.

Внезапно их зыбкую вереницу пронизала тонкая, острая дымовая струйка, - и Эдичка, ловким щелчком отбросив окурок в сторону, провозгласила:

- Опа!.. А вот и наш старый хрен прется!..

Я, вздрогнув, обернулась.