Профессорятник

— На, читай, гусь лапчатый! Ты теперь понимаешь, что ты наделал? Меня вызывают в Новгородский горком партии на обсуждение твоей паршивой статьи. Ты прекрасно знаешь, что после окончания войны я там ни pay не бывал и ни хрена не имею представления о тех местах, которые ты упоминаешь. Ты зачем это сделал? Ну, натворил, ну опозорил— головой надо думать...

— Андрей Андреевич, — пытался отшутиться я, — кто рано встает, тот всех достает. Ну, что вы гоните пургу. Отпишем им, что у вас, например, диарея или простуда, мало ли что может приключиться с заслуженным ветераном войны и труда. Не горюйте— я заварил кашу, я ее расхлебаю. Успокойтесь, ради бога.

Именно все так и было сделано. Мотивированное письмо с подробным описанием ветеранских недугов было отправлено редактору уважаемой газеты, после чего злополучная статья (правда, в несколько укороченном виде) появилась в свет. Вслед за этим, как и планировалось, пришел гонорар, и я был приглашен в ресторан «Кавказский» отведать знаменитого армянского супа.

— Ну как тебе армянский хаш, гусь лапчатый? — спросил умиротворенный Андроник Асатурович. Увидев поднятый к верху мой большой палец, добавил: приятного аппетита, или, как говорят армяне: бари ахоржак!

4. КАК РАЗЫГРАЛИ «ОРТОПЕДА»

В советское время особенно популярен был фельетон — сатирический литературный жанр, высмеивающий порочные явления в общественной жизни. Именно такого рода опус, незатейливый по содержанию, да и написанный не ахти какой талантливой рукой, появился в «Вечернем Ленинграде» где-то в начале семидесятых. Его содержание было банально: фабрику по выпуску ортопедической обуви, располагавшуюся в одной из квартир многоквартирного дома, по ночам охраняла бедная псина, которая от безысходного одиночества то ли лаяла, то ли жалобно выла, нарушая тем самым законное право на покой тружеников города «царей». Ответ же на вопрос, почему фабрика базировалась в жилом доме, довольно прост: в те годы (впрочем, как и во все последующие), у власти имелась куча гораздо более важных, с ее точки зрения, дел, чем забота о гражданах, имевших патологические отклонения в стопе, голени или бедре. Что же касается самой фабрики, то она состояла из трех небольших комнат, в которых несколько сапожников ежедневно колдовали над индивидуальными заказами несчастных клиентов.

В тот памятный день Андроник Асатурович Ахаян, директор студенческого клуба педагогического института им. А. И. Герцена, сидел в своем кабинете на Мойке, 48 с «Вечеркой» в руках, как обычно, плохо выбрит, жующий корочку хлеба и погруженный в читку вышеупомянутого произведения. Лицо его было украшено хитроватой ухмылкой, в глазах бегали чертики.

— Садись, — тихо, со свойственным ему армянским акцентом заговорил он, — слушай внимательно, что говорю. Цатурян, директор этой фабрики, понимаешь— мой закадычный друг, енкер по-армянски, так что ничего, никого не бойся. Мы его просто разыграем по полной программе, понимаешь, так, как он сам любит это делать, гусь лапчатый Хе-хе-хе!

Честно говоря, план, созревший в его голове, был воспринят мною без особого энтузиазма, но что оставалось делать бедному студенту, работавшему фактически «адъютантом» директора клуба — не лишаться же существенной надбавки к стипендии. Ахаяновская стратегия заключалась в следующем: мне было вменено позвонить на фабрику от имени ответственного секретаря редакции «Вечернего Ленинграда» и попросить сообщить о мерах, которые приняты по поводу выступления уважаемой газеты. В зависимости от ответов директора фабрики были заготовлены и некоторые «контрмеры» в отношении «лапчатого гуся».

Попытаемся по памяти воскресить примерное содержание происшедшего тогда забавного телефонного разговора, во время которого автор пытался тщательно артикулировать, избегая фальцетных звуков.