- Я удивлен, - коротко бросил в ответ темноволосый ординатор. Он потер подбородок длинными пальцами, после чего добавил. – Любой слышал о рецепторных полях – воспринимающих центрах – раздражение которых разом ухудшает состояние организма в целом. Мы раздражаем центры дыхания, пытаясь поставить назогастральный зонд, мы снова и снова колем его, возбуждая центры боли – ни одно нормальное существо не пойдет навстречу боли. Я видел на прошлой неделе, как вокруг него толпились практиканты. Что можно ожидать от пациента, если его колят по двадцать раз идиоты, которые даже не знают, зачем им выдают спиртовые салфетки?
- В самом деле? – фыркнул доктор Сингер. Ему было слегка за пятьдесят, он всегда носил шапочку и бороду, с которой сроднился в представлении всего персонала отделения. Он был резок и грубоват порой, но на деле весьма добродушен, особенно почему-то к Габриэлю, когда видел его за работой. – Боюсь, Захария не станет слушать никого из нас, а пойдет сразу к Ширли. Ширли волнуют прежде всего деньги и статистика, так что на следующей неделе этого парня заберут и однажды окончательно угробят.
- Пока я лечащий врач Винчестера, я не допущу никакого вмешательства всяких местных ангелов со смещенным к животу центром тяжести, - Габриэль осознал, что ординатор с едва уловимым шотландским акцентом знает о его присутствии возле двери, поэтому он поднялся на ноги и чересчур громко постучал прежде, чем войти.
- Я вот принес, - произнес он неловко. Оба ординатора посмотрели на него вопросительно. – Назначения, в смысле, с поста, - чувствуя себя натуральным идиотом, он пихнул листы в руки шотландцу и вылетел из ординаторской прежде, чем они оба успели что-то сказать.
Он пробежал по длинному коридору мимо палат в поисках Анны – дежурившей медсестры. Он нашел ее на посту вопреки всякой логике – обычно она болтала с другими медсестрами или курила с ними же на лестничной площадке старой обшарпанной лестнице. Положив руки и подбородок на лакированную поверхность того предмета мебели, что составлял пост и представлял собой стол с закрывающими его от посторонних глаз полочками, он улыбнулся, обнаружив ее сладко спящей за столом. Подойдя к прибору оповещения, он тыкнул наугад палату – громкий звук мгновенно разбудил Анну. Она вскочила прежде, чем проснулась.
- Идиот, - пробормотала она, садясь обратно и оглядывая пустой коридор отделения. – Тебе больше делать нечего? Полы бы помыл, - и она включила компьютер, скучающе уставившись в программу для заполнения историй болезни. – Все равно все завтрак переваривают.
- А Винчестер – это который? – полюбопытствовал он, пытаясь заглянуть за спину Анне на маленькую доску для маркеров, на которой писали краткую информацию о пациентах, что находились на отделении. Как только пациента выписывали или он умирал, его фамилия стиралась и заменялась новой. – Почему я его не видел?
- Он в отдельной палате, - ответила ему Анна, сверившись с тем же списком. – У него зонд, поэтому таблетки ему дают постовые раз в день через систему питания, а уколы заменены капельницей. Он тут второй месяц в коме лежит.
- Я слышал, больше не будет, - пробормотал он и не обратил внимания на взгляд Анны. – Ему едва за двадцать, почему он в коме? Что с ним случилось?
- С мотоцикла навернулся. Брат ходил сперва в истерике каждый день, потом отчаялся и перестал, загядывает по выходным, - Анна вздохнула и посмотрела на время. – В кафетерий, что ли, сходить, пока никого нет. Ты загляни к нему, если хочешь, там всякому найдется, что посмотреть, - она подмигнула ему, а он непонимающе посмотрел в ответ. – Иди, иди, я пока позвоню в барокамеру, отдадут они нам Спенглера сегодня или нет.
Он пожал плечами и пошел по напралению к палате-одиночке. Через пластиковые «окна» он видел в других палатах родственников, сидящих понуро возле коек – они сидели у тех, кому даже Габриэль никогда бы не дал шанса на выход отсюда самостоятельно, а у тех, кто говорил и даже находился в сознании, никого не бывало. Об этом не говорили, но это было что-то вроде местного закона подлости – выживает тот, кто никому не нужен.
Наконец он остановился в самом начале коридора. Дурацкая сменная обувь, которую он купил сразу же в первом магазине, ненавидя по ним ходить, скрипела при ходьбе по чисто вымытому санитарками полу, зато костюм в такую жару был лучшей одеждой. Он натянул на всякий случай перчатки, что привык носить в кармане, после чего шагнул к реагирующим на движение дверям, не представляя, как парню не повезло оказаться в этом отделении с инсультниками глубоко за шестьдесят в большинстве своем.