Prognosis bona (СИ)

Несмотря на то, что прошло с того момента слишком много времени, за однообразием дней он отлично помнил то лето, когда был еще санитаром, свято верившим, что врачами рождаются, а он точно родился не со скальпелем в руках. Сидя на скучной микробиологии – замещающий учитель не смог их даже заинтересовать предстоящей лабораторной с проверкой чувствительности бактерий к антибиотикам (хотя Габриэль и без него знал, что в больнице существует БАК-лаборатория, занимающаяся именно подобными исследованиями) – он вспоминал с некоторым трудом то, как развивались их отношения с Винчестером. Они продлились ровно один семестр, после чего маленькое расстояние до Стэнфорда в два часа при графике работы и учебы Габриэля стало огромным и невозможным для преодоления. Они провели вместе август, весьма приятно прообщавшись, расставшись после этого так мирно, как не снилось большинству пар. И хотя и Габриэлю, и Сэму было одинаково не по себе от такого конца, Габриэль все еще считал его своим другом и иногда даже звонил ему, когда становилось совсем плохо. Он знал, что за это время у Сэма, ровно как и у него, не было кого-то больше недели. Он много раз хотел перестать восприниматьэто как тайм-аут – получалось плохо.

Перед расставанием было много разговоров. Каждый из них знал почти все из жизни другого, и тем более каждый понимал, что повторить этот рассказ, всю ситуацию с больницей они уже ни с кем другим не смогут. Но порой Габриэлю казалось, что он привязан навсегда, и это его пугало, точно так же Сэм, смотря на него, иногда вспоминал то состояние между жизнью и смертью…. И уходил в себя.

Последний раз Сэм звонил ему на Рождество. Он не показался Габриэлю особенно несчастным или забитым братом (после того случая Дину по работе пришлось уехать обратно в Канзас, и он вернулся уже после расставания, так что со счастливым «я же говорил!» принялся за старое, словно ничего не было), была усталость, был страх перед будущим выпуском, но ничего из этого не требовало от Габриэля бросать все и бежать спасать, как он бы обязательно сделал. Так уж случилось, что в отношении Винчестера спасательным кругом всегда был он.

Он не был больше ребенком, для которого отношения только одни и всегда самые настоящие, прямо как в книгах и фильмах. У них было немало приятных вечеров, по-настоящему подростковых, когда, едва отходя от предудыщего раза, они принимались заново, когда невозможно было просто встать и поставить чайник, потому что Сэм все равно ловил его в коридоре и снова увлекал в поцелуй. Но это было прекрасно ровно в тот месяц свободы, так что о нем не стоило жалеть.

Винчестер никогда не поставил бы его выше обучения в Стэнфорде, особенно когда ему пришлось нагонять все занятия из летней программы, на которую был подписан и от которой на три месяца был отстранен из-за своего состояния. Если Габриэль поначалу в это не верил и слушать не желал Кроули, который так или иначе разобрался в этом быстрее, то потом принял это спокойнее – в основном из-за того же Кроули. Сейчас он понимал, что ругаться из-за приоритетов было еще хуже – второй человек из пары и работа в принципе никогда не будут друг другу мешать, если воспринимать их правильно.

Оставалось лишь быть благодарным за то, что их разрыв не был скандалом на всю жизнь. Они просто разошлись, так что, может быть, и правильно поступили. А то, что после Габриэль не смог ни с кем и недели провести – то это, конечно, виновата была работа и учеба.

И все-таки он бы не отказался увидеть Винчестера еще раз, просто пострадать какой-нибудь фигней, походить по берегу, поругаться на нытье об аттракционах на пирсе и как обычно, когда они как-то удивительно подошли друг к другу, не особенно сходясь в интересах. Ему давно не хватало кого-то только своего, чтобы мир отключался на то время, что он с этим другим будет отдыхать.

- Стареешь, - радостно заявил ему старший брат, когда Габриэль обтекаемо высказал сомнения об этом так, словно это было досадным недоразумением, но не проблемой. Он не сказал, что хочет жить с кем-то так же, как живет Люцифер с Кроули, тем более что он все еще удивлялся, как при их спорах, темпераментах и одинаковой потребности быть главным они продолжали уживаться. – Женись, детей заводи, пузико отрасти – вот она, настоящая американская мечта!