Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

На обед подавали уху из осетра, от которой Доменика, естественно, отказалась. Нам очень повезло, что князь проявил тактичность и не стал интересоваться подробностями её странной для того времени болезни — аллергии. Также он более не допрашивал меня по поводу моих убеждений, должно быть, беспокоился за состояние моего лирического сопрано. Поэтому сейчас Пётр Иванович распорядился, чтобы нам обоим и ему заодно подали холодный хлебный суп с сушёной зеленью. Я по своей наивности было обрадовался, что дальний предок решил составить мне компанию и стать вегетарианцем, но потом понял, что ошибся: во время десерта, когда я потянулся за ватрушкой, князь отдёрнул мою руку и сообщил следующее:

 — Потерпи. Воскресный день завтра, надо к таинству покаяния подготовиться.

Надо сказать, я был в восторге от этой новости. Поскольку уже давно страдал от невозможности смыть все свои гадкие поступки и мысли и наконец-то стать нормальным человеком. Хотя бы постараться стать.

После обеда все разбрелись кто куда. Лишь часам к трём после полудня нас вновь позвали в гостиную, больше напоминавшую парадный зал из какого-нибудь музея — с колоннами, гобеленами и витиеватыми барельефами. Как выяснилось, князь собрал здесь всю свою родню для торжественного вручения подарков из Италии и Саксонии. Так, супруге князя и невесткам достались украшения из муранского стекла, бабушке Ире — шкатулка для булавок, остальным девушкам — ленты и всякая девчачья ерунда. Только племяннице Даше, которая, по словам князя, проявляла талант к музыке, Пётр Иванович подарил самую настоящую лютню и наказал слушаться в обучении маэстро Кассини.

Наконец, когда все подарки были вручены, Пётр Иванович «распустил собрание», оставив почему-то только меня, Софью Васильевну и её служанку. Затем он вопросительно взглянул на супругу и промолвил:

 — Где же мой подарок, о котором ты говорила?

Софья Васильевна ничего не ответила, лишь отправила служанку в какие-то дальние покои с приказом «доставить сюда».

Спустя какое-то время в гостиную вошла девушка в бледно-розовом платье, при виде которой мне стало не по себе. Высокая, костлявая, она выглядела анорексичкой среди имевших пышные формы девушек эпохи барокко. На вид ей можно было дать лет восемнадцать, она казалась напуганной и постоянно озиралась по сторонам. Чёрные вьющиеся волосы, чёрные глаза и большой рот выдавали её южное происхождение; черты лица — неправильные, фигура — непропорциональная. Да уж, что за страшилу прислал моему предку князь Меншиков! Я было подумал, что, может быть, по сравнению с Доменикой мне теперь все девушки кажутся страшными, но затем я взглянул на Петра Ивановича. У него был такой вид, словно он только что съел клопа.

 — Кто она? — с кислой миной поинтересовался князь. — Опять?..

В последнем вопросе таилось что-то жуткое и неприличное. Вспомнив один давнишний разговор ещё в Тоскане, я, кажется, понял, в чём дело. Светлейший, зная о несчастье, постигшем чету Фосфориных, присылал Петру Ивановичу молодых девушек — понятно зачем. А тот отказывался от «подарков», храня верность супруге. Девушки же оставались в усадьбе в качестве старшей прислуги Софьи Васильевны и обеих княжеских невесток. Надо сказать те, которых я уже успел рассмотреть во дворце, были и впрямь красавицы с интересной внешностью, в основном — блондинки. Шведки и коренные жительницы Санкт-Петербурга. А теперь вот «жгучую брюнетку» прислал. Только я сомневаюсь, что такая вообще сможет родить ему ребёнка, чего доброго, помрёт в процессе.

 — Мария Николаевна, — кратко пояснила княгиня. — По-русски не разумеет. Как говорилось в письме: «девица итальянских кровей, для услады и утехи любовной», — с долей сарказма вздохнула Софья Васильевна.

Вот так женщина! Не женщина — мечта! Это же насколько нужно быть любящей и не ревнивой, чтобы так спокойно обсуждать с мужем его потенциальных любовниц. По правде сказать, меня немного шокировала та честность, которую проявляли в этой семье по отношению к родственникам. Все знали всё и относились к происходящему с пониманием.

При последней реплике князь лишь поморщился и сказал: «Тьфу ты, какую кикимору прислал!» Итальянка по-прежнему ничего не понимала и лишь обеспокоенно хлопала глазами, как обезумевшая сова, которую разбудили посреди дня. «А сову-то я разъясню», — мысленно процитировал я пса Шарика из известного романа Булгакова.

 — Что с ней делать? Тебе не по нраву, к домашней работе и рукоделию не способна, — обеспокоенно спросила княгиня. — Поговори хоть ты с ней…

 — Э, нет. Не до того мне. Отсутствовал всего полгода, а поместье уже в убитом состоянии. Почему по двору болтаются босые и грязные мальчишки, и у каждого сопля до пояса?! Октябрь месяц! Куда только эти олухи смотрят?

 — Так в Петербурге, чай, почти всё время проводят, — вздохнула Софья Васильевна. — Скучно им здесь, а там…

 — Что — «там»?! — злобно передразнил князь. — Карты, девки и вино. Так скоро и поместья не останется, и так уже в моё отсутствие человек десять крестьян продали не пойми кому!