Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

Как я позже узнал от самого Стефано, он ещё в возрасте семнадцати лет пришёл к выводу, что смертный человек не может быть заместителем Бога на земле. Собственно, с этого и началось его отдаление от католицизма и приближение к православию. Также он в одной из своих научных работ предпринял попытку доказать, что Божественная благодать является, выражаясь современным языком, трёхмерным, а не двумерным вектором градиента Божественной энергии. Но этот трактат не вовремя попал в руки к маэстро Фьори и был уничтожен, из-за чего и произошёл первый конфликт между капельмейстером и потенциальным солистом. Теперь же этот солист с «неправильным» мировоззрением обрёл полную гармонию со своим разумом и чувствами, попав в среду единомышленников.

Интересный вопрос, каким образом могли сосуществовать в почти неразрывном единстве два столь разных человека: я и Доменика, православный и католичка, технарь и гуманитарий? Не знаю, это большая загадка для меня. Возможно, здесь работает теория о притяжении противоположностей, а возможно, связующим элементом является настоящая любовь. Та, что «всё переносит и никогда не перестаёт», как говорил апостол Павел.

Вернёмся же к нашему непринуждённому разговору в беседке. То, что за столом все общались группами на разных языках, никого не удивляло и казалось вполне нормальным. Так, мы с Доменикой, Стефано и Пётр Иванович спокойно беседовали на итальянском, большая часть народа — по-русски, и только в совсем небольшой группе разговор шёл на французском. Не знаю, какие секретные вещи понадобилось обсуждать Павлу Ивановичу и его жене с мсье «старым огурцом», возможно, они обговаривали какие-то вопросы, касающиеся танца, но мне по сути не было до этого дела.

После чаепития я уже намеревался наконец-то отдохнуть: поваляться на диване в своей комнате или устроить прогулку по усадьбе, большую часть которой я с момента приезда так и не видел. Но мои планы вновь были нарушены: Доменика в обязательном порядке велела нам со Стефано явиться к ней в комнату для занятий музыкой. Да, похоже, мне скоро будет являться в кошмарных снах спинеттино, хлопающий крышкой, словно хищными челюстями!

 — Буду ждать ровно в шесть тридцать, и никаких отговорок. За непослушание будешь наказан, — голосом Мальвины обратилась ко мне Доменика.

 — Наказан? Чем же? Дашь мне подзатыльник? — с лёгкой усмешкой предположил я, мысленно сравнивая одинаковые, но такие разные методы воспитания — Доменики и Петра Ивановича.

И если последний действительно бил достаточно больно, так, что в следующий раз уже не хотелось нарываться и выводить его из себя, да и рука у него была тяжёлая, то вот подзатыльники, которые своей нежной рукой раздавала Доменика, казались мне проявлением заботы и ласки, о которых можно только мечтать.

 — Нет. Неделя без поцелуев, — спокойно, но немного язвительно ответила Доменика. — И как «приятное» дополнение — ария Арзаче из недописанной оперы маэстро Аццури — всю неделю. Как, согласен?..

 — Не-е-ет! — замотал головой я и пообещал, что явимся вовремя.

Когда мы со Стефано шли по коридорам дворца, я заметил, что в его глазах вновь появился тот восторженный блеск, который временно погас ещё в Дрездене после того, как Паолина его отвергла. Сопранист-математик что-то очень эмоционально рассказывал, но я временно отключил свой встроенный компилятор и не стал утруждать себя тем, чтобы слушать, переводить и вникать в этот непрерывный поток сознания.

 — Скажи, Алессандро, — наконец соизволил обратиться он ко мне. — Кто эта девушка, что пела, словно ангел? Будто бы сама святая Чечилия* спустилась с небес, дабы одарить нас своей милостью!

 — Боюсь, что я разочарую тебя тем, что скажу. Степанида, так зовут эту девушку, крепостная крестьянка. Можно сказать, безвольная вещь. Её купили год назад для того, чтобы услаждать пением достопочтенного дона Пьетро…

 — Купили?! Как?! — возмущению Стефано не было предела, мне даже показалось, что сквозь густой слой пудры проступили багровые пятна.

 — Молча. Заплатили деньги хозяевам и забрали себе. Это Россия, друг мой, и здесь пока ещё цветёт пышным цветом крепостное право. Отменят его лет через сто, не меньше, так что пока оставь своё возмущение при себе.

 — Но это ужасно! Что за страна! Что за варварство! — по-прежнему кипел от злости Стефано.

 — Что за страна? Значит, мальчишек продавать в школы и консерватории — не варварство? Кастрировать ради сомнительного результата — тоже не варварство? — в свою очередь уже высказал своё мнение я.

Стефано не нашёл, что сказать, видимо, молча согласился со мной. Мы оба в тот момент выглядели, наверное, как два латентных революционера, оказавшиеся не в том месте не в то время.

 — Но… как же так, почему? Стефанида… За что судьба так с тобой?..

Пока мы добирались по длинному коридору до покоев Доменики, Стефано повторил имя юной певицы-сопрано раз, наверное, десять, в промежутках между воплями возмущения такой ужасной практикой покупки и продажи живых людей. Казалось, мои слова ранили его прямо в сердце. Неужели его настолько впечатлило это ангельское создание?