Программист в Сикстинской Капелле

— Ну помрёшь, так помрёшь. А выживешь — получишь право называться virtuoso. Пока что ты просто великовозрастный дискант.

— Что?! — вспылил я.

Слова Доменико подожгли во мне спортивную злость. Я схватил листок с упражнениями и в ускоренном темпе, с мелизмами и трелями, спел каждое из них, а потом… Последнее упражнение, представлявшее собой одну ноту на десять тактов, я спел на одном дыхании, с каждой секундой усиливая звук, а к концу, исполнив трель на двух полутонах, я постепенно начал убавлять громкость, завершив упражнение уже совсем тихо.

— Браво, Алессандро! — крикнул Доменико и бросился меня обнимать.

— Браво, Доменико, — усмехнулся я. — Ты ведь спровоцировал меня на это.

— Ну, о’кей, — улыбнулся синьор Кассини.

Наступила ночь, и мы разошлись по комнатам. Однако, все попытки уснуть завершились неудачей. Лёжа в кровати с открытыми глазами, я пытался понять, что вообще происходит.

Доменико. Этот человек в последнее время не давал мне покоя. Доменико, ты, вроде бы, тоже il musico, как я, как Стефано и Карло, и остальные хористы подобного толка. Но нет, ты не такой, как они все, не такой, как я. Ты — словно светлый ангел среди этих мрачных, безжизненных истуканов, проживающих свой век в фоновом потоке.

Какие чувства я испытываю к этому человеку? Сложно понять. Я всем сердцем привязался к Доменико, восхищался его талантом и уважал как друга и учителя. И всё это было бы прекрасно, если бы в последнее время к этому не примешалось ещё что-то, чего я не мог сформулировать. Временами мне казалось, что я один вижу то, чего не видят другие и что, возможно, является всего лишь выдумкой.

Вчера мне вновь приснился странный сон, который я видел ещё в прошлом своём существовании, будучи старшеклассником.

Солнечное утро, старый заброшенный парк, искусственный водоём, в котором, словно две статуи, юноша и дева сжимают друг друга в объятиях. Длинные, мокрые, рыжие волосы ниспадают на две маленькие выпуклости; я обнимаю её сзади, нежно сжимая её грудь в своих горячих ладонях, моё сердце колотится в такт едва различаемой мелодии, доносящейся издалека, и шепчу ей на ухо последние и роковые стихи Владимира Ленского: сердечный друг, желанный друг… Приди, приди: я твой супруг!

Женщина поворачивается ко мне лицом, её глаза полуоткрыты, а на губах играет блаженная улыбка… Она словно Весна с картины Ботичелли, только более живая и чувственная. Её лицо мне кажется знакомым, но она не похожа ни на кого из тех, что я тогда знал.

Постой, твоё лицо знакомо мне… Доменико?!

Проснулся я на полу от жуткого грохота. Оказалось, я во сне упал с кровати.

— Нет, Алессандро, не сходи с ума, ты всё придумал, — объяснял я сам себе. — Ты сам нарисовал себе этот образ, это всего лишь плод твоего воображения. Ты не знал, будучи школьником, как выглядит Кассини, это всё простое совпадение.

Уснуть так и не удалось. Я оделся и спустился в гостиную. Напротив камина, в стареньком мягком кресле сидела синьора Кассини и вышивала какой-то хитрый узор на шелковом платке.

— Добрый вечер, синьора.

— И вам доброго вечера, Алессандро.

— Разрешите задать вопрос?

— Конечно, что смогу, отвечу.

— Прошу извинить меня за возможную нетактичность, но мне бы хотелось узнать побольше о маэстро Кассини и его взаимоотношениях с Доменико.

Необходимо отметить, спросил я не от пустого любопытства: мне нужно было выяснить, какую роль этот человек сыграл в его воспитании.

Синьора Катарина Кассини вздохнула и вот, что она рассказала мне:

— Алессандро Кассини, как наверное и любой другой уважающий себя итальянец, категорически был против того, чтобы его старший сын стал il virtuoso. И он был страшно обеспокоен, когда узнал, что нашего малыша заметили в Капелле как певца. Однажды Алессандро вынужден был отлучиться по делам в Венецию и хотел Доменико с собой взять. Но его как назло угораздило тогда заболеть. Маэстро Кассини уезжал с тяжелой душой, он словно чувствовал, что это всё равно произойдет, но ничего не мог сделать. Пока он был в отъезде, всё сделали без него и без его разрешения. Вы представить себе не можете, как он был зол по возвращении! Он рыдал как дитя, у которого отобрали любимую игрушку. Но вместо того, чтобы всячески поддержать сына, весьма тяжело перенёсшего операцию, Алессандро просто перестал его замечать и вычеркнул из списка наследников. Он покинул пост капельмейстера и уехал на гастроли по Италии. Но Алессандро можно понять: уныние усугублялось тем, что за пятнадцать лет нашего брака я подарила ему только одного сына, Доменико.

— Сочувствую, синьора. Мои родители были в отчаянии, когда это произошло со мной. Ведь я был их единственным сыном. Последним носителем нашей фамилии. Они даже хотели подать в суд на врача, который сделал своё дело. Но было поздно, он уехал в Израиль.

— Куда уехал? — переспросила синьора.

До меня дошло, что я опять облажался. Тогда не было такого государства, территория современного Израиля входила в состав Османской империи.