Программист в Сикстинской Капелле

В итоге ответа на интересующий меня вопрос я так и не получил и с тяжёлым сердцем отправился в свою спальню, думая о том, как помягче донести плохую новость моим дорогим друзьям. И если Доменике хватит мужества и смирения, чтобы принять горькую правду, то для Стефано такой облом станет самым настоящим ударом. Ведь сопранист-математик приехал в Россию не только ради устроения своей личной жизни, он мечтал блистать на столичной оперной сцене, поступить в Академию Наук, познакомиться с братьями Бернулли… А в итоге что? Будет прозябать до конца жизни в захолустном поместье, в компании сумасшедших княжеских родственников. Бедняга, ну почему тебе вечно не везёт?..

Бонус. Скандал в Зимнем дворце

Справедливости ради, я всё-таки расскажу о том, что произошло между моим дальним предком, князем Фосфориным, и светлейшим князем Меншиковым тем холодным и ветреным октябрьским вечером на Зимней канавке. Сам Пётр Иванович поведал мне об этом лишь спустя месяц, во время очередной пьяной пирушки в предбаннике, устроенной в честь заговенья на Рождественский пост. Вот, как я понял произошедшее.

Наше «звёздное трио» укатило в столичную фосфоринскую резиденцию на карете Петра Ивановича, в то время как сам он, игнорируя недовольство старого друга, соизволил остаться во дворце. Светлейший, надо сказать, выглядел прескверно, точно так же он себя, скорее всего, и чувствовал, хотя старался держать лицо. Как потом кратко отметил Пётр Иванович: «Данилыч совсем плох. Не припомню его таким».

С тоской и болью вспоминал князь Фосфорин их последнюю встречу год назад, через некоторое время после кончины дорогого и любимого Петра Алексеича. Тогда они вдвоём закрылись в кабинете и дали волю горьким и скупым эмоциям. Фосфорин сидел за столом с почерневшим каменным лицом, а Меншиков, как дитя малое, рыдал в голос, с проклятиями в адрес покинувшего их обоих императора:

— Петька! Сие есть конец! Зачем жить дальше! — воскликнул Александр и ударил себя в грудь кулаком: — Вот здесь — ничего нет! Нет сердца, вырвал с корнем и в могилу унёс!..

Это была не просто преданность, но настоящая братская любовь. Петру не повезло с братом, не повезло с родственниками; Александру же — со всем его окружением в ранней юности, два одиночества нашли друг друга и стали братьями по духу.

Фосфорин хоть и сопереживал Меншикову всей душой, но, видимо в силу каких-то национальных или семейных особенностей, не смог оказать подобающую моральную поддержку. Может быть, в этом и была его вина в последующих событиях.

С тоской, грустью и благодарностью князь вспоминал фрагменты из юности, пытался напомнить о них Данилычу:

— Помнишь, как вы с Алексеичем меня маленького в сугроб зимой бросали? Как мы над стариком Шереметевым подшутили, подкинув ему записку шутливую? А как яблоки в боярских садах воровали?.. Помнишь, Сашка? Помнишь, как целовался ты с девкой златовласой, а я от вас прохожих отгонял песнями унылыми византийскими? Помнишь… Помнишь…

Князья вошли в роскошный кабинет с золотыми барельефами, при виде которых у Петра Ивановича сердце упало: «Так вот куда казна утекает! А народ бедствует!» К слову, у самого-то в поместье совершенно обратная ситуация: крестьяне процветают, а княжеские отпрыски в обносках ходят и постные щи весь октябрь хлебают. И никакие доводы сыновей вроде: «Батюшка, у тебя же счёт в Венецианском банке! Ну хоть на новый камзол-то подай!» — не помогали. Но теперь было не до этого. На дворец наворовал светлейший, так и на театр, авось, копейка найдётся…

— Что хотел поведать, Алкид Зевсович? — с присущим ему сарказмом спросил Меншиков у Фосфорина, которому часто давал прозвища, так или иначе намекающие на его греческое происхождение.

— Дело у меня к тебе, весьма важное, — воодушевлённо начал Пётр Иванович. — Но для начала хочу знать твоего мнения. По нраву ли тебе мои певцы заморские?

— Первый из них разве что ростом удался, а кукарекает, как каплун, которого ощипывают. А вот та девка рыжая… Неплоха, — с ухмылкой ответил Меншиков.

— Не девка, ангел, маэстро музыки, таких на всём белом свете не сыщешь! На клавесинах и струнных играет так, что волосы дыбом!

— Говоришь, талантлива шибко, — задумчиво отметил светлейший, закуривая трубку.

— Жизнью своей клянусь, сие есть правда! — вновь в порыве эмоций, с каким-то болезненным воодушевлением, воскликнул Фосфорин. — Построим в Питербурхе первый в Россиюшке театр оперы, Машенька певцов и музыкантов обучит, на представления съезжаться будут со всей Европы!

Его странный огонёк в глазах был замечен и принят к сведению: Александр Данилович Меншиков, хоть и не был телепатом, но отличался до такой степени развитой интуицией, что без труда мог предвидеть возможные исходы событий.

— Так вот, будет тебе театр в Питербурхе. Ежели Машеньку свою ко мне в покои доставишь, для услаждения… ушей моих.

Фосфорин от неожиданного заявления чуть язык не проглотил. А потом, осознав, что к чему, пришёл в такое бешенство, что и сказать нельзя.