Прогресс

– Собачка-то причем? – обиделась Дама. – Она до сих пор носит имя Толяна Кржиневского. И прекратите свои грязные намеки, хотя бы в память о тех временах, когда одна рука Толяна обхватывала ваши грани, а вторая нежно брала меня за талию, и в звуке страсти мы ударялись друг об друга, а он произносил пламенные речи о совершенстве малины в революционной ситуации и диктатуре можжевелового куста на обвальных склонах…

– К чему полемика, господа, – вскликнул Флакон, – поскольку наш род ведет свои корни от Граффинов, я со всей ответственностью могу заявить, что, благодаря Толяну, мы разливали благороднейший напиток по всем Фужерам мира.

– Заметьте, – обнаружилась Стопка, – без меня здесь ничего бы стояло. Граненые ушли в прошлое. Флаконы с их граффинской родословной отвалили в небытие, а мы продолжаем начатое и по традиции масть держим. Да мы везде, даже в каждом захолустье, остаемся самими собой не зависимо от емкости. Хочешь сто граммов – пожалуйста, желаешь пятьдесят – будьте любезны. Граненые остались в безвозвратной глубине времен Шарико-подшипниковых заводов, целинных вагончиков и клятв в верности до преданности. Даже Стоп-Кран моим именем назван.

Неожиданно хлопнула фрамуга, и вместе со Сквозняком влетела Негритянка, опустилась посреди комнаты и тихо проскользила босыми ногами к письменному столу, за которым безмятежно почивал Венечка. Она тронула его голову, не по годам поседевшую, запутала свои шоколадные длинные пальцы в его белобрысые кудри, на которых седина переливалась особенным отраженным светом, ласково провела по шеи и легонько уколола длиннющим, отливающим перломУтром там, где соединяется жизнь со вселенной. Затылок дрогнул, и голова пришла в себя. Глаза открылись и в них отразился разум, исходящий изнутри. Негритянка отдернула руку.

– Ты меня чуть не убил током электричества, – произнесла она и растворилась в створках окна, за которым луна и солнце улыбались одновременно.

Венечка подошел к створкам, они были закрыты.

– Спасибо, что зашла, – сказал Венечка, – неизвестно к кому обращаясь, к луне, солнцу или Негритянке.

Тем временем Поручик Штейнц, будучи уже полковником, потчевал боевого друга, тридцатипятилетнего генерала в отставке Вяземского, наливочкой и солеными грибочками под настоечку на клюковке. К столу были предложены блюда из осетрины, фазана и молочных поросят. Разговор складывался сумбурный. Каждый норовил поцеловать друг друга и обняться обеими руками, хотя у Штейнца не хватало левой, а у Вяземского правой руки. Штейнц уже давно наловчился делать левой все, что могла ловчить правая, а Вяземский, будучи левшой, приноровился тоже. Оба были довольны своей встречей и вспоминали все подряд. Потом позвали холопа Федю и диктовали ему, чтобы записывал. Потом все устали, наградили Федю вольной и пошли купаться. Федя ползал по траве и кричал, что вольная ему, как погибель в смертный час, потом свернул написанное и пропал с бумагами.

Один листок сохранился. Он находится в засекреченном архиве, который охраняется внучкой Штейнца под семью засовами и десятью печатями. Его удалось раздобыть. Там написаны странные слова, слегка рифмованные под ритм строевого шага, идущего в разбивку по кочкам российской империи, когда глина, прилипшая к сапогам армии, уносит с собой территорию государства, которого не смогла защитить.

Как-то вдруг

В земное время года

Небеса провисли от погоды.

Сыпал дождь,

Расстроилась природа,

Снег с дождем – не лучшие друзья.

Только за рекой у брода

Поднималась полная луна.

Запуржит зима и засмеется.

Дождь захватит капли в кулаки.

И пенек мне об коленку трется,

Что ж вы натворили, мужики…

На цепи собака рвется.

Заскрипят зубами желваки.

Заскулит зима и засмеется,

И заплачет снова от тоски.

Небеса прогнулись от дождя,

А зима их пригласила в день рожденья.

Небеса не выдержали льда

и упали вниз от омерзенья.

Как мгновенье лжи

Пришла зима.

– Просто ты давно, уж, мой, -

Шелестит душа-девица

И заточенной косой

Пролетят по небу птицы.

Пустят в небо небылицы,

Словно шарик надувной

Под ногами хруст полей.

За спиной шагов усталость.

Эх, шампанского налей

Гренадерам будет в радость.

Его превосходительство, генерал Милорадович… Он еще не знает о том, что будет застрелен на Сенатской площади Санкт-Петербурга в ночь попытки государственного переворота в декабре 1825 года. Пока он поставлен во главе… соединенных войск Российской армии для организации арьергардного сражения на пути французского авангарда под командованием генералиссимуса Мюрата, прошедшего с Наполеоном от борделя до Европы. Так о нем говорили современники, не имея в данном афоризме ничего предосудительного. Он был настоящим воином, никогда не прятался за спины телохранителей и всегда находился на огневом рубеже.

О достоинствах наполеоновского командира мы изложим позже, а пока вашему вниманию предлагается Федькина запись, воспроизведенная Венечкой на отечественной современной бумаге в результате тяжкого писарского труда.