Прогресс

Мне хотелось побыстрее вырасти, научиться всем военным премудростям, чтобы как Михаил Андреевич Милорадович в свои двадцать семь лет на поле боя подхватить упавшее знамя и повести в атаку приунывшее войско со словами: "А ну, солдаты! Смотрите, как умрет ваш генерал!" Подо мной, как под ним, убьют четыре лошади, и сломается неприятельский клинок, занесенный надо мною, и пуля, выпущенная с трех шагов, не попадет в меня, как не попала в него, и сам Алексей Петрович Ермолов скажет: " Чтобы быть повсеместно при Вашем Превосходительстве, надо иметь в распоряжении запасное существование".

Я мчался на встречу с великим. Я понимал, что уже приписан с рождения к Измайловскому полку, и жизнь моя будет покрыта доблестной славой, как рожью покрыты поля, как покроет их на зиму снег, как побегут по оттепели малые образы бесконечности и остановятся громадой сверкающих звезд, перед которыми захочется встать на колени и, уткнувшись лбом в доброе и мягкое, шептать о вечности тебе предложенной.

Мы подкатили к белокаменным ступеням. Пока папа разминал затекшую спину, я пробежался по ним вверх и вниз, насчитав двадцать две штуки. Двенадцать совершенно круглых колонн поддерживали крышу аркады. Широченные окна и пять дверей. Только вдалеке за деревьями виднеется часть крепостной стены. Тоже мне, Упорой. Где земляные укрепления, называемые упорами, чтобы враг не прошел, где рвы, где сторожевые башни? Скучно мне стало мгновенно, но тут во всем своем очаровании спускается к нам Его Превосходительство. Лакеи в ливреях с обеих сторон, а он, раскинув руки, летит по всем двенадцати ступеням на моего папа… Полы халата развеваются, а руки замыкаются в объятьях.

Про меня, конечно, забыли на какое-то время, после представления генералу, но эта пауза дала свои результаты.

Конец средней части для начала части замыкающей

Пролетающий поток воздушного пространства слегка коснулся левой Венечкиной щеки и закружил запахом весеннего ветерка, смешанного с утренней прохладой, солнечными лучами, шумом листвы и гарью помойки. Боковое зрение правого глаза уловило хвост уходящей электрички. Через вакуумную вату тишины, заложившей уши, постепенно проклевывалась железнодорожная дробь, отбивающая ритм птичьей какофонии и самозабвенному соловьиному соло. Венечка замкнул двумя пальцами ноздри, чтобы в них не попадал угар от тлеющей рядом урны, поднялся со свежеокрашенной лавочки и, зацепив плечом стойку с названием станции, побрел в конец пирона, осознавая, что новенькие джинсы безнадежно испорчены этой липко-зеленой лавочной краской.

– Привет, – сказал Венечка, присаживаясь за столик кафешки.

– Милости прошу, – ответил ему неопределенного возраста человек в камуфляже, пройдясь взглядом, как пулеметной очередью, по пустому залу и остановив его напротив себя. – Присаживайся.

Венечка поставил свои пельмени с тарелкой из свежевыжатых огурцов под названием "салат весенний", опустил свой свежевыкрашенный зад на леденящий простату пластик долгоиграющего кресла, плеснул соседу и себе, пшикнул Кока-колой и с удовольствием наладил вдогонку выпитому часть своего завтрака.

Камуфляжник тоже принял, смачно отправил в рот желток глазуньи и, захрумкав пучок зелени со свежими перьями зеленого лучка, плеснул соседу из своего графинчика.

Выпили.

– Венилин, или просто Веня, – представился один.

– Штейнц, или просто Поручик, – ответил другой, не сводя пристального взгляда с лица соседа, – ты лопай пельмени, лопай, а то избаловался там, за письменным столом с прислугой. Ты ничего не говори. Давай еще по маленькой и слушай. Ты в полном здравии и рассудке. Все эти манускрипты – чушь собачья, в том смысле, что они не чушь, а просто никто не поверит всему этому. Вот тебе диктофон. Я скажу, что надо, а потом исчезну. Вернусь туда обратно. Не могу я здесь больше находиться.

Крутанулся камуфляжник на своем стуле. Смотрит Венечка, перед ним сидит гренадер или гусар, драгун или кто его знает, как их там различать, только при полной выкладке, уж никак не поручик, а как минимум генерал, только лицо молодое совсем, мундир весь орденами обвешан и одной руки нет.

– Мы тогда, в наполеоновскую кампанию, быстро по службе продвигались, – говорит генерал, – на войне, как на войне. Никто ее Отечественной не называл, это вы потом придумали, хотя название правильное, соответствует настроению определенных кругов нашего общества. Про то, что она, война, то есть, народная была – это все надуманное название. Во все времена исход всех боевых действий решала армия и ее командиры. Тогда у нас было и то, и другое. Не буду вдаваться в подробности смут и бунтов. Мое дело рассказать о главном сражении после Бородина.

Генерал сжал салфетки своим единственным кулаком и утер тыльной стороной ладони бусины пота, выступившие на лбу вокруг кривого сабельного шрама.

– Все наше войско представляло собой длинную кишку ползущего червя, который пытался скрыться от медведки, которая в любой момент могла ухватить за хвост и заглотить все целиком или по частям, но полностью.