Прогулка под деревьями

                         ЗИМА

                                          Жильберу Куллю

Ведь было же — мои слова летали

я видел в небе их! — сверкая и кружась…
вели меня в прозрачные пространства…

а что теперь? декабрь ледяной

меня замкнул, я, безголосый старец,
все дальше уходящий в закоулки,
угрюмой памяти, — он, если улыбнется
то лишь на светлой улице и если
вдруг встретит тень с глазами навсегда
закрытыми — она сейчас
и много лет уже — как ледяной декабрь…
о женщина далекая, огонь
под вечным снегом, если замолчу
кто скажет ей, чтобы она сияла,
не исчезая с прочими огнями
в лесах-погостах? Кто из мрака путь
укажет мне — росистую тропу?

Но, отвечая на призыв неслышный,

родился в травах предрассветный миг.

             НЕПОСВЯЩЕННЫЙ

Чем старше я, тем больше возрастаю

в незнании, чем дальше, тем вернее
всего лишаюсь и теряю власть.
Мои владенья — заоконный блеск
иль оснеженность тихого пространства
в безлюдье вечном. Где он, господин,
защитник, покровитель и вожатый?
Не покидая комнаты своей
храню молчанье (тишина-служанка
все постепенно ставит на места),
жду, что мечтанья лживые исчезнут
все до конца. Но с чем останусь я?
Что делать смертному? какая сила
ему так властно не дает уйти? Что заставляет
его остаться и твердить слова
в пустом пространстве комнаты? И мне ли
судить об этом, жалкому слепцу?
Но голос слышен, он приходит вместе
с лучами света, различим едва:

«Огню подобно, создает любовь

свое сиянье только разрушеньем…»

                         ТРУД ПОЭТА

Час от часу слабнут глаза — и труд их теперь

уже не сновиденье, даже не слезоточенье
но взор пастуха, стерегущего ревностно мир, —
без него обреченный забвенью.
Так у стены, озаренной сиянием лета
(или просто память ее освещает)
я вами любуюсь среди безмятежного дня,
а вы уходите все невозвратней
ускользая, теряясь, я тщетно зову, вы горите
там, в полуночных травах… так в забытом саду
по дорожкам — мерцанье ли, голос?
(но не знает никто) вместе бегают детство и смерть…
(Правда ли умерла эта дама, под веткою вербы,
если лампа угасла, а вещи ее растерялись?
Или может, она из влажной земли еще встанет?
Я бы приблизился к ней и сказал:
«Что вы делали все это время, пока был не слышен
смех ваш на улочке, ваши шаги? Отчего вы исчезли
так поспешно, не оставили даже записки?
О теперь, госпожа, добро пожаловать к нам…»)

В темноте настоящего подстерегает, скрываясь,

бессловесная тень. Это мир как он есть.
Нам он дан ненадолго, затем лишь одним
чтоб явилось на миг то, что блеснет и погаснет,
чтобы снова и снова искать, призывать и дрожать
из-за страха утраты. Так бедняк на ветру
на коленях стоит, все стараясь сберечь, сохранить
меж ладонями скудный огонь…