Прогулки с Бродским и так далее. Иосиф Бродский в фильме Алексея Шишова и Елены Якович

И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще…

Это был последний день.

Последний день

«Если в конце этого мероприятия камера не окажется на дне канала, я буду очень удивлен», – сказал Бродский. И как в воду глядел…

В последний день мы плыли по Венеции на катере. С нами был и Роберт Морган. «Боб считает, что это похоже на Ленинград, – смеялся Бродский. – Ужасно хотелось бы крикнуть „человек за бортом“». У него было совершенно счастливое лицо. Он касался рукой горбатых мостов на каналах, показывал Леше утвердительным жестом, что гребет, когда тот спросил: «А вам приводилось здесь управлять лодкой?», заметил: «Я мальтийский рыцарь, между прочим», когда мы проплывали мимо дома, отмеченного мальтийским крестом, указывал оператору Олегу Шороху, что снимать: «И, Олег, туда! Вот замечательная надстройка над палаццо». И обращался к Рейну: «Женька, там Лидо». А на пленке видно, что он сосет валидол или какую-то другую сердечную таблетку.

По его плану, мы должны были выехать в Гранд-канал, потом повернуть к Арсеналу, подъехать к Арсеналу и снова выйти в лагуну. Он встал на катере в полный рост и показывал рукой: «Это Санта-Мария-делла-Салюте. Церковь, воздвигнутая в память, то есть по поводу избавления от чумы. Это Сан-Джорджо. Это Реденторе. А там Палаццо Дукале, это все понятно, да? Дворец дожей». Леша, вставший рядом с ним, спросил: «А для вас какое из этих зданий наиболее грандиозное и любимое? Что больше всего нравится?» Он ответил: «Совершенно я не могу их отдельно воспринимать». Мы плыли мимо Сан-Микеле, волны от нашего катера омывали его краснокирпичные стены.

Олег Шорох, увлекшись, приблизил камеру почти вплотную к венецианской водичке, волна ее захлестнула, и камера вышла из строя. Капельки водички на объективе хорошо видны на том кадре, который стал последним. Эта съемка не могла закончиться естественным путем, только оборваться.

Он попрощался с нами – в смысле с Лешей и со мной – в форме интервью: я обещала привезти что-то для «Литературки», и вот в тот день он его дал. Мы сидели втроем за столиком в кафе «Флориан», крутилась пленка диктофона, он говорил… Интервью я назову его словами, сказанными нам тогда: «Нет правых и виноватых и никогда не будет». А потом на площади Сан-Марко появился Рейн, была его очередь прощаться. Мы поднялись, Иосиф Александрович сказал нам: «Берегите себя». И хотя это была калька с английского, он сказал это так, что у нас защемило сердце. Мы с Лешей, не сговариваясь, пошли в собор Сан-Марко и поставили свечки за него. Мы оба были уверены, что больше его никогда не увидим.

И так далее

Из Москвы мы несколько раз говорили с ним по телефону – и когда работали над фильмом, и когда закончили. Каким-то образом, уж не помню как, переслали фильм ему. А потом «Прогулки с Бродским» получили ТЭФИ. Это было 24 мая 1995 года, в его последний день рождения – иначе с ним не бывает. Мы ему тогда позвонили поздравить и спросили, как ему фильм. Он ответил несколько неожиданно: «Да вроде ничего. Музыка очень хорошая. Но меня что-то многовато».

Летом девяносто пятого мы уехали на съемки, а когда вернулись, то на своем столе в Минкульте, среди вороха бумаг, я увидела конверт с обратным адресом:

Josef Brodsky

Сто раз он мог потеряться. Внутри была простенькая открытка, исписанная с двух сторон его почерком. Он благодарил за поздравления, писал:

Странно думать, что можешь на кого-то произвести хорошее впечатление.

Но главное, предлагал нам сделать с ним цикл о великих англоязычных поэтах ХХ века – Фросте, Одене, Элиоте и Йейтсе. Особенно о первых двух. И в скобках: «это – уже мои собственные предпочтения». Он писал, что Фрост гениально переведен на русский Андреем Сергеевым. А Оден – тоже переведенный, но хуже – был в большой дружбе со Стравинским…

Подумайте. Хотя Нью-Йорк – не Серениссима.

Ваш И.Б.

Загадочного слова «Серениссима» мы не знали – выяснили, что это значит «Светлейшая» и так в дни торжеств раньше называли Венецианскую республику.

О чем мы могли тут думать? Нет, одна мысль все-таки была: «Неужели мы ошиблись? И увидим его снова?» И бросились звонить. На открытке стояла дата 25 июня, а дело было уже осенью, и он ответил в своем духе, что-то вроде, да я уж не помню, что писал… Но потом сказал:

– Ладно, Лена, позвоните мне двадцать девятого января. Я приеду к себе в Саут-Хедли к началу семестра, и тогда все обсудим. – И дал телефон.

Двадцать восьмое января 1996 года пришлось на воскресенье. Назавтра я должна была ему звонить. Вечером включила «Итоги», и Евгений Киселев сказал: «Сегодня в Нью-Йорке умер великий русский поэт Иосиф Бродский».