Происхождение гениальности и фашизма

Остается кора головного мозга с ее 13 миллиардами. Конечно, она моложе подкорковых пластов, но и ее трудно назвать обновкой.

Мозг человека решил приодеться в кору задолго до появления языка, рассудка или других «умственных» забав.

Зачем кора понадобилась?

Объясняю.

Организм — потомок пургатория получался нелепым и болезненным. И очень сложным в управлении.

А должность съедобного падальщика, которую ему предстояло занять, была крайне ответственной.

Поэтому, в придачу к базовым функциям потребовалась и масса дополнительных. Но в глубинных слоях все уже было битком набито. Даже, к примеру, крохотный регулятор слюнотворения там присунуть было уже некуда.

А помимо него нужно было обеспечить еще примерно 300 различных умений нового животного.

Для этого требовалась дополнительная нейронная масса.

К сожалению, праздношатающейся массы нейронов, готовой послужить для какой-нибудь внезапной потребности или развлекухи, попросту не существует. Как и нейронов «двойного действия».

Все надо формировать и выращивать. Специально под каждую функцию.

Постепенно и только по мере надобности.

Т.н. цереброгенез — это рынок, существующий по простому принципу: хочешь новую функцию — давай нейроны.

Хочешь сложную функцию — давай много нейронов.

Нет нейронов — нет функции.

Так что во втором акте комедии возникла проблема размещения новых свойств. Началось последнее наращивание мозгового субстрата.

Объем черепа увеличивать было нельзя. Он и так был предельным для прохождения через родовые пути самки.

Посему хитрая эволюция взрельефила поверхность полушарий. Это был ловкий ход. За счет воздымающихся извилин и глубоких борозд меж ними, площадь коры утроилась.

При таком раскладе эти (примерно) 300 новых физиологических и моторных потребностей тоже были обеспечены нейронной массой. В результате все разместилось. Разумеется, впритык, но череп не лопнул.

Отметим, что эти новации тоже не имели ни малейшего отношения к рассудочной деятельности.

В ней не было ни малейшей потребности. Род и так был обеспечен всем необходимым для выживания.

Наконец построение мозга младшего падальщика было полностью завершено. Объект сдан и принят в эксплуатацию.

Человек смог приступить к переработке скоплений мертвечины. А все свободное от работы время он посвящал промискуитету.

Вероятно, этот период в полтора миллиона лет был самым счастливым во всей истории человечества. Возможно, это и был тот самый Эдем, первичный рай, который имеет в виду религия.

Конечно, и homo периодически попадал на чей-нибудь зубок. Но такие события были в порядке вещей и трагически не воспринимались. Тем более что с барского стола саблезубцев всегда что-нибудь перепадало родным и близким покойного.

По крайней мере, никаких попыток сменить работу человек не делал. Как и не стремился к повышению по службе.

Его все устраивало.

И ничего не интересовало.

Что, на первый взгляд, несколько странно.

Допустим, что некоторые доли тогдашнего мозга были чуть беднее, чем у мозга современного нам. Это вполне возможно.

Но даже их обеднённого варианта было бы достаточно, чтобы подметить силу кислот, горючесть нефти или ковкость золота.

Подмечание неизбежно повлекло бы использование. Возможно, поначалу корявое, но неотвратимо прогрессирующее.

Однако этого не произошло в течение необъяснимо долгого времени.

Напомню, что мир плиоцена-плейстоцена на каждом шагу предлагал сырье для любых поделок и технологий.

В наличии, прямо под ногами, имелись ковкие железные метеориты, жильное золото, висмут, ртуть и алюмосиликаты.

Геологические обнажения (обрывы) были битком набиты углем, белемнитами и огромными зубами мегалодонов.

Пещеры ломились от сталактитов, кристаллов и руд, а кратеры — от наплавов меди, железа, свинца, стекла, асфальта и серы.

Из разломов пёрли газы, нефти, кислоты и кипятки.

Леса предлагали смолы, воск, масла, различные клеи и каучук, а трупы животных — нервные и сухожильные волокна, кожу и волосы.

Существо, способное построить простейшую причинно-следственную связь, неизбежно «зацепилось» бы хоть за одну из этих радостей.

Одна потянула бы другую, и наша тварь перешла бы с орбиты звериных представлений на чуть более сложные.

Следующий шаг — ремесла, затем открытие артелей.

А через пару тысячелетий homo мог бы гонять до ближайшей падали на «Порше».

Возможности веществ и жидкостей были очевидны. Чтобы воспользоваться ими, требовалась только способность построить самую простую логическую цепочку.

И любопытство, которое, как двигатель, могло бы толкать мысль по цепочке выводов.

Но!

В течение миллионов лет по минералам и металлам скользил безразличный взгляд стайного трупоеда. Он ничего не замечал.

Он бубнил, стискивая камень, который геном прилепил к его лапе. Ему не было дела до стекла и нефти. На выходы жильного золота он валил экскременты, а на метеоритах дербанил падаль.

Эта невероятно долгая слепота, на первый взгляд, не имеет никакого объяснения.

Может возникнуть иллюзия, что «тот мозг» не имел ничего общего с мозгом современного человека. Но это не так.

Два миллиона лет не внесли в полушария никаких конструкционных изменений.