В наибольшем эволюционном выигрыше оказываются те, чьи гены не только не препятствуют полезному поведению, но прямо ему способствуют, причем вовсе не обязательно превращать это поведение в инстинкт – достаточно просто уметь (быть генетически предрасположенным) быстро и надежно ему обучаться1037
. Подчеркнем специально, что, когда в регуляции развития особи достаточно большое участие принимает внешняя среда (а именно так обстоит дело у всех животных с хорошими способностями к обучению), генетически передается не само сложное поведение (в частности, коммуникативное), а предрасположенность к нему1039 – к тем или иным реакциям индивида на явления окружающей действительности, т. е. в конечном счете к тому, чтобы некоторые связи между нейронами устанавливались быстрее и были более прочными, чем другие1040.Когда преимущества, которые дает то или иное поведение, достаточно серьезны, отбор благоприятствует тем группам, где особи, способные к нему, появляются чаще. Именно так, скорее всего, происходило и формирование языка – через постепенное увеличение численности (сначала – в рамках видовой нормы реакции) тех, кто лучше умел доносить свои мысли до окружающих, и тех, кто был наиболее успешен в понимании. Если бы языковая способность возникла в результате мутации у единичной особи, язык не смог бы сформироваться – так же, как не складывался язык в никарагуанской школе для глухих, пока число стремящихся общаться между собой воспитанников не перевалило за две сотни1041
.Если то или иное поведение окажется полезным, будут закрепляться мутации, способствующие совместному наследованию тех признаков, которые обеспечивает данное поведение (так что в конце концов может собраться очень большой и сложно устроенный комплекс черт, наследуемых совместно). Будут поддерживаться отбором и те мутации, которые будут изменять анатомию организма в сторону, благоприятствующую данному поведению. Например, успехи в ухаживательном поведении, включающем демонстрацию развернутого веером хвоста, формируют в конечном итоге хвост, весьма выигрышно выглядящий в развернутом виде.
Еще один пример такого рода – эволюция усатых китов. У их ископаемого предка, мистакодона (
Вероятно, такого же рода эволюцию можно предполагать и для языка: если, например, стремление произносить звуковые сигналы максимально внятно и разборчиво приносило ощутимые выгоды в деле выживания и размножения, то отбором закреплялись такие анатомические свойства, которые максимально облегчали особям эту задачу (пусть даже в ущерб каким-то другим жизненным интересам), – и в итоге люди получили свою опущенную гортань; если выгодно было уметь передавать максимум информации за один раз, закреплялись мутации, позволявшие (пусть с большей тратой ресурсов) более эффективно управлять дыханием, и т. д.
Этот механизм эволюции отличается от широко распространенных представлений, согласно которым сначала возникает мутация, а потом организмы пытаются извлечь из нее какую-то пользу. В данном случае, наоборот, сначала формируются те или иные поведенческие навыки, и лишь потом те особенности организма, которые позволяют реализовывать их наилучшим образом, закрепляются генетически (что обеспечивает эффективное наследование поведения без прямого закрепления в генах конкретных поведенческих моделей). Согласно этому сценарию, мутации – необходимый компонент эволюционного процесса, но для каждого отдельного эволюционного события генетическое закрепление тех или иных характеристик фенотипа – не начальная, а, скорее, завершающая стадия. Какие именно фенотипические характеристики могут возникать в ходе эволюции подобным образом – вопрос сложный, и окончательного ответа на него в науке пока нет, но то, что в эволюции поведения эффект Болдуина играет значительную роль, по-видимому, факт. А следовательно, для происхождения языка такой эволюционный механизм представляется более вероятным, нежели обратный (сначала – мутации, потом – поведение).