И это не единственное уникальное свойство человеческого языка – таких свойств гораздо больше. Помимо уникально большого количества слов и уникально изощренных правил обращения с ними – и фонетических, и грамматических – существует немало черт, присущих человеческому языку, но не отмеченных в коммуникативных системах животных – ни в природе, ни в условиях эксперимента. Так, в любом языке существуют устойчиво воспроизводимые единицы, бóльшие, чем слово. И это не только неоднословные термины типа железная дорога
и формулы типа Добрый день! – на них достаточно похожи приводившиеся выше составные обозначения, используемые обезьянами, вроде «ПТИЦА» + «МЯСО» (‘День благодарения’) или «ДЕРЕВО» + «САЛАТ» (‘побеги бамбука’). Во всех языках есть устойчивые конструкции, где часть компонентов фиксирована, а часть заполняется по-разному в зависимости от ситуации. Например, в русском языке обладание обычно описывается конструкцией «у кого-то что-то есть» (У него есть дом. У меня есть машина.); в других языках ту же самую идею следует выразить словами «кто-то имеет что-то» или «чье-то что-то есть». В ходе развития языков из таких конструкций могут формироваться грамматические категории (такое явление получило название «грамматикализация»106). Так, конструкция «кто-то идет что-то делать» легко превращается в (ближайшее) будущее время, например: He is going to go to the cinema – ‘Он собирается пойти (букв. ‘идет идти’) в кино’.В ходе грамматикализации полнозначное слово, становясь элементом устойчивой конструкции, постепенно «стирается», теряет свое ударение, морфологическую структуру и даже часть звукового состава (с нейрофизиологической точки зрения это объясняется правилом Хебба: чем чаще тот или иной нейронный ансамбль активируется, тем меньшего стимула достаточно для его активации, см. гл. 2) и может в конце концов стать аффиксом. Для носителей русского языка один из самых близких примеров – постфикс -ся
: в XI–XII вв. он был отдельным словом и должен был занимать позицию после первого полноударного слова в предложении (подобно современной русской частице ли). Это хорошо видно, например, в новгородской берестяной грамоте № 605107: – ‘Зачем же ты гневаешься?’ (союз а, как и в современном русском языке, собственного ударения не имеет). Но к XVII в. он вошел в состав глагольных форм108 и даже стал подвергаться чередованиям: в виде -ся он выступает после согласной, в виде -сь – после гласной (во всех формах, кроме причастных).В разных языках как наборы таких единиц, так и выражаемые ими значения различаются, хотя есть немало путей грамматикализации, повторяющихся независимо в самых разных языках109
. Так, существительное со значением ‘спина’ может превратиться в наречие ‘сзади’, а потом и в предлог ‘за, позади’, глагол ‘хотеть’ может стать показателем будущего времени (как, например, в английском языке, где вспомогательный глагол, указывающий на будущее время, – will – имеет тот же корень, что и существительное will – ‘воля’), местоимение ‘этот’ может стать определенным артиклем, а числительное ‘один’ – неопределенным и т. д.Важным атрибутом разговора на любом человеческом языке являются пословицы и поговорки – фразы (подчас довольно длинные, например: Поздно, Клава, пить «Боржоми», когда почки отвалились
), которые извлекаются из памяти в готовом виде и отсылают к предыдущему опыту (предполагаемому общим для обоих собеседников): говорящий дает слушающему понять, что обсуждаемая в данный момент ситуация типична и в ней имеет смысл выбрать линию поведения, характерную для ситуаций такого рода. Для таких единиц, которые хранятся в памяти целиком, а не строятся в каждом следующем акте речи по известной модели, был предложен термин «листема» (англ. listeme). Листемами являются морфемы (по крайней мере такие, которые способны выделить не только лингвисты, но и обычные люди, – например, приставка пере– или суффикс -изм), фразеологизмы-идиомы, а также нерегулярно образуемые формы слов. Например, англ. went (прош. вр. от go – ‘идти’) является листемой, а walked (прош. вр. от walk – ‘ходить’) – нет110.