Происхождение христианства из гностицизма

Исследователи уже давно обнаружили в посланиях Павла эти два совершенно различных взгляда, сопутствующих один другому, перекрещивающихся друг с другом и создающих множество взаимных противоречий. Но только Людеман (Lüdemann) в своем сочинении «Die Anthropologie des Paulus» ясно разграничил обе вышеуказанные точки зрения, проследил каждую из них в отдельности и показал, ка­ким образом все противоречия, странности и неясности Пав­ловой теологии, способные повергнуть интерпретатора этого предмета в отчаяние, очень просто объясняются наличностью двух различных теорий искупления, которые у Павла так тесно переплетаются друг с другом. Ту, которая зиждется на искупительной смерти христа и на вере в покоящееся на ней прощение грехов, Людеман называет юридически-субъективной теорией спасения. Она коренится в позднеиудейском раввинизме, зиждется на прочном психо­логическом фундаменте и на своеобразном сочетании иудей­ской апокалиптики с языческо-гностической идеей умираю­щего и воскресающего бога-спасителя, которую она вно­сит в представление о рабе божьем Исайи и праведнике Псевдосоломона. Вторую же теорию Людеман называет этико-физической. Она придает закону исключительно этическое значение и ожидает спасения от обладания духом и его естественно представляемого себе воздействия на ду­ховную плоть человека. По-видимому, она скорее эллини­стического, чем иудейского происхождения и, во всяком слу­чае, настолько же приближается к кругу идей в греческом духе образованного сектантского иудейства, насколько она удаляется от мировоззрения обыкновенного иудейства. Ее преимущественно метафизический уклон, ее взгляд на спаси­теля как на сошедшего с неба сыра божия, центральное место которое она отводит духу, подчеркивание моментов, придаю­щих искуплению характер откровения и мистерии, метод, при помощи которого она превращает понятие веры в понятие по­знания, приписывая последнему особенно видную роль в деле искупления (при чем это познание она рассматривает в смысле гносиса, как интеллектуальное созерцание или мистическую интуицию, как непосредственное слияние человеческого духа с божественным), ее основанные на суеверии и колдовстве таинства, ее деление людей на пневматиков и психиков или саркиков, сильно напоминающее три ступени индийской Санкьянской философии, и т. д. — все это не только сбли­жает ее с миром идей античных мистериальных сект, но и на­кладывает на ее представителя столь яркую печать гности­цизма в вышесказанном смысле, что Рейтенштейн (Reitzensfein «Die hellinistischen Misterienreligionen», 1911) называет его «хоть и не первым, но безусловно величайшим гностиком».

Павел как гностик

В самом деле, послания Павла вводят нас в такую же атмосферу гностического культа, какую мы почуяли в прит­чах Соломона. Мы вдыхаем тот же воздух античной мистериальной религии с ее соответствием между небесной и миро­вой сферой, с ее сплетением астральных и земных явлений, главным образом, в области обрядов культа; здесь, как и там, мы имеем дело с религиозной общиной, все усилия которой направлены к тому, чтобы, овладев таинственной, благодаря божественному откровению обретенной, мудростью и мисти­ческим углублением в дух божества, избавиться от страха перед близким концом мира и приобщиться к вечной жизни в лучшем мире. Существенную составную часть этой таин­ственной мудрости или совершенного познания образует здесь, как, например, и у терапевтов и эосеев, проникновение в скрытый смысл священного писания. Вместе с Филоном Павел убежден в том, что св. писание заключает в себе таин­ственное откровение, уразумение которого предполагает из­вестную степень «совершенства», на что с гордостью указы­вает сам Павел, при чем источником этой способности он считает дух. Отсюда неоднократное употребление алле­горий и символическое объяснение св. писания у Павла: они служат ему, как и Филону, для того, чтобы выявить скрытый смысл ветхого завета и изобразить св. писание как своего рода «тайное евангелие», в котором тот, кто способен «охва­тить духовное духовным» (1 Кор. 2, 13), найдет указания и предсказания относительно действительного искупления, ко­торое совершится через христа. Поэтому с какой решитель­ностью ни отвергал бы Павел ветхий завет и закон, как сред­ство к искуплению, они все-таки остаются и для него исход­ной точкой и фундаментом общей цепи его доказательств; более того, при всей его враждебности к св. писанию послед­нее, тем не менее, представляется ему откровением божиим и авторитетным источником, на котором базируется непоко­лебимость его веры, от которого он заимствует оружие для борьбы с законом и из которого он черпает основы своего собственного нового учения.