Происхождение христианства из гностицизма

Дальше всего, как сказано, Лука удаляется от иудейской основы веры в Иисуса; однако в силу этого он отнюдь не приближается к исторической реальности больше, чем другие синоптики. Правда, в вводной части своего еван­гелия он настойчиво выдает себя за историографа, ссылается на «бывших с самого начала очевидцами», утверждает, что он «по тщательном исследовании всего сначала» по порядку описал «совершенно известные между нами события», чтобы Феофил — ему апостол посвящает свой труд — узнал твердое основание того учения, в котором он был поставлен. Однако, кого убедит все это в исторической достоверности евангелия Луки, раз выясняется, что ядро его повествования, совпадающее с описанием Марка, представляет собой вы­мысел, покоящийся на ветхом завете и звездном небе, остальная же часть, не вытекающая из этого источника, не внушает решительно никакого доверия и в такой же мере обнаруживает свой мифический характер, как и евангелие Марка? Кто поверит «историографу» Луке, который начи­нает свой рассказ с двух историй рождения, рождения кре­стителя и рождения Иисуса, слово в слово воспроизводящих повествование писания и достаточно выявляющих свой сказочный характер?! И кто примет всерьез его ссылку на «бывших с самого начала свидетелей», сообщающих столь явные байки, как: история о чудесном лове (5, 1 и сл.); рассказ о капернаумском сотнике (7, 1 и сл.), аналогичной истории Иаира у Марка, которая в свою очередь зиждется на чудесах Ильи и Елисея; повествование о юноше из Наина (7, 11 и сл.), тоже сходное с историей чудесного воскрешения дочери Иаира, так как «Наин» означает, по словам Нестле (Nestle), «воскресший», а в имени «Иаир» тоже звучит воскрешение?! Или вспомните историю исцеления десяти прокаженных (17, 11 и сл.). Она представляет собой не что иное, как воспроизведение в увеличенном масштабе истории исцеления прокаженного у Марка (1, 40) и приводится ради одного самарянина, а Лука вообще неравнодушен к самарянам и изображает отношение Иисуса к ним в совершенно ином свете, чем остальные синоптики. Но и рассказ о том, как Иисус исцелил в субботу страдавшего водобоязнью (14, Л и сл.), представляет собой лишь простое подражание Марку 3, 1 сл., не говоря уже о других измышлениях и сказках Луки и грубых искажениях исторической действи­тельности, с которыми мы имеем дело, когда он, напр., го­ворит о переписи, которой на самом деле не было, или сообщает, что Иисус родился в царствование Ирода, в то время как последний умер четырьмя годами раньше, ибо по словам самого Луки в 15-й год правления Тиберия Иисусу было приблизительно 30 лет, и т. д.

Нет, повествование Луки поистине лишено всякого исторического значения, и его наивное указание на «со­вершенно известные между нами события» есть не что иное, как литературная уловка. В действительности же его еван­гелие является тенденциозным сочинением, написанным в интересах определенной группы последователей Иисуса, сильно тяготевших к павлинизму и, по-видимому, ближе стоявших к язычеству, чем к иудейству. Совершенно непо­нятно и способно только служить доказательством отрица­тельного влияния библии на исторические науки мнение та­кого историка, как Эдуард Мейер, который серьезно верит в существование «историографа» Луки, объявляет его труд научной (!) обработкой предания и ставит его на одну доску с творениями великих историков Полибия, Ливия и др.; логически рассуждая, это может означать только то, что они так же мало заслуживают доверия, как и Лука[61].