Происхождение христианства из гностицизма

Если даже допустить, что слова Иисуса действительно оригинальны и своеобразны, то разве это могло бы служить доказательством того, что они были произнесены самим Иисусом. Поскольку у нас нет никаких других доказа­тельств историчности Иисуса, постольку приходится при­знать чистейшей, чтобы не употребить более крепкого словца, бессмыслицей связывать достоинства приписы­ваемых евангельскому Иисусу образов и изречений с этим Иисусом, и основывать на этом его историчность. Если мы не знаем ни одного безусловно подлинного речения Иисуса, то различие между подлинным и неподлинным по отношению к приписываемым ему словам теряет всякий смысл и становится делом личного вкуса и субъективного усмотрения, как мы это видим на примере Чемберлена (Chamberlain), считающего возможным устанавливать подлин­ность слов Иисуса «интуитивным путем». Истина гово­рит за себя, но не за своего автора. Слово можно при­знать «подлинным» в лучшем случае только тогда, если оно соответствует существующему идеальному образу Иисуса; но придать последнему какую-либо реальность не в состоянии даже «самое подлинное из подлинного». Вся доказательная сила «подлинности» слов Иисуса зиждется на историчности самого Иисуса, а не наоборот. Но так как историчность Иисуса не может быть доказана, то все рас­суждения об оригинальности, своеобразности, неоценимых достоинствах слов Иисуса и тому подобные пышные фразы суть не что иное, как невразумительный лепет, тем более, что, как это установлено, слова Иисуса, на которые при том обычно ссылаются, не являются даже оригинальными в общепринятом смысле, а позаимствованы из тождествен­ных или однородных изречений ветхого завета или антич­ных писателей (Сенеки), а первообразы нравоучений и притч Иисуса содержатся не только там, но и в Талмуде, так что об «исключительном своеобразии» этих слов не может быть и речи[62]. Разумеется, вполне возможно, что слова и притчи Иисуса вышли из уст какой-либо выдающейся и самобытной личности; но что данной личностью является Иисус и что вообще все они исходят от одного и того же автора, этого нельзя было бы утверждать даже в том случае, если бы не было установлено, что все, решительно все, что мы знаем об этом Иисусе, представляется, как об этом свидетельствует евангелие Марка, чистейшим вымыслом. Тем самым от­падает всякое основание выводить подлинность приписываемых ему слов из личности Исторического Иисуса. Тео­логи тоже признают в настоящее время, что пресловутый источник речений», откуда будто бы позаимствованы слова Иисуса, был ничем иным, как сборником слов и ре­чений, которые считались достойными быть произнесен­ными Иисусом и которые были приписаны ему подобно тому, как другим аналогичным сборникам было присвоено наименование «Премудрости» Давида или Соломона[63]. Следовательно, Иисус мог быть в лучшем случае только интерпретатором или систематизатором, но отнюдь не изо­бретателем той афористической премудрости, которая во­сходит главным образом к ветхому завету. Но для этого вовсе не требуется, чтобы Иисус был «единственной в своем роде» личностью, а вполне достаточно предположение, что евангелисты просто извлекли на свет божий то, что им нужно было сказать, и отвели для этого соответствующее место в жизнеописании Иисуса.

Иисус как «обаятельная» личность

Таким образом, в качестве доказательства историчности Иисуса остается в конце концов только то «огромное впе­чатление», которое он производил на окружающих и ко­торое побудило последних сохранить в своей памяти его изречения и собрать их после его смерти. Однако, «обая­ние» Иисуса, наряду с остальными чертами его личности, есть не что иное, как плод фантазии. Может ли оно, поэтому, служить доказательством историчности Иисуса, поскольку не подлежит ни малейшему сомнению, что еван­гелисты приписывают ему такое качество исключительно для того, чтобы придать надлежащий вес его словам? С точно таким же правом можно было бы признать исто­рической личностью престарелого Нестора на основании того, что своим даром слова он производил «огромное впе­чатление» на ахейцев и что речи его увековечил в своих произведениях Гомер. Если Иисус действительно про­изводил столь «огромное впечатление» на окружающих, то как объяснить тогда то обстоятельство, что личность его не оставила решительно никаких следов своей историчности в евангелиях? Почему в таком случае евангелисты передают нам его историю исключительно на основании «пророческого доказательства» и звездного неба и почему ни один из их рассказов не может быть вполне удовлетворительно истолкован с исторической точки зре­ния? Следовало бы предположить, что по крайней мере их сообщения о чудесах Иисуса опираются на надежное сви­детельство современников Иисуса и их ближайших потом­ков. Однако, и эти чудеса, все без исключения, скопированы с ветхого завета.