Происхождение христианства из гностицизма

Вот эти-то «амгаарецы», эти стоящие вне фарисейства профаны и были, насколько мы можем догадываться, тем элементом, среди которого вышеописанные представления о конце времен находили наиболее благоприятную почву. У них, естественно, находила живейший отклик литература откровений, как она выступает пред нами у Даниила, в апо­калипсисах Эноха, Баруха и Ездры (III кн.), в так наз. «Воз­несении на небо Моисея» и подобных писаниях, которые ни в какой мере не обнаруживают приверженности к фари­сейскому преданию и уж несомненно проникнуты (как по­следнее из названных) живым отвращением к религиозной суетливости и исключительности фарисеев. «Апокалиптики» — говорит Friedländer — «были благочестивцами и учителями тех широких и широчайших народных слоев, ко­торые, будучи националистами и верующими, все же хотели жить во внешнем мире, общаться с внешним миром и дей­ствовать солидарно с ним, не стесняемые ритуальными и обрядовыми ограничениями». И если рассудительные и государственно-мудрые саддукеи были не расположены ко всяким фантастическим мечтаниям и ограничивались одним храмовым служением; если фарисеи, уйдя в изучение закона, не имели, в общем, времени, чтобы предаваться грезам в области сверхъестественного и метафизического, и обычно были равнодушны также к мессианской идее — то фантазия профанов тем необузданнее наслаждалась разрисовыванием конечного времени и упивалась ожиданием мессии, которого они, в зависимости от политического и социального поло­жения момента, понимали то более в смысле земного изба­вителя от политических невзгод (национальный герой, земной отпрыск из дома Давида), то более в смысле вышеописан­ного небесного искупителя. Высказываемый местами в Тал­муде взгляд, что бог некогда даст чрез мессию новую тору, исходил, наверно, не от по-фарисейски мыслящих кругов. Ведь фарисеи были вполне удовлетворены торою и, на­оборот, придерживались взгляда, что тора никогда не будет изжита и что никакой пророк никогда не посмеет обно­влять ее. Зато религиозному настроению профанов вполне соответствовало представление, что мессия, когда он придет, упразднит и иго закона. И уже одна отмеченная невоз­можность сравняться с фарисеями в исполнении буквы торы побуждала эти народные слои к тому, чтобы, вместо фари­сейской законнической правды, тем ревностнее посвятить себя культивированию праведности помыслов, вообще вну­тренней жизни и этим возместить отсутствие должного исполнения предписаний закона.

Новая вера в бога

Если будущая участь людей, как утверждали фарисеи, определяется всецело их праведностью, то никто не мог оправдать себя перед богом и никто не был вправе надеяться на избавление: это было ясно до очевидности.

Но не был ли «справедливый» бог вместе с тем и «бла­гим» богом? Со времени пророков эпитеты милости, бла­гости, милосердия и долготерпения приобретают все большее и большее значение в представлениях иудейского народа о боге. Пока Иегова, как в более ранние времена, был только богом целого народа, он не заботился о благе и горе отдель­ной личности. Однако, по мере того как крепло сознание индивидуальности, отношение Иеговы к людям принимало все более и более личный характер. Теперь каждый благо­честивый и богобоязненный человек был уверен в существо­вании непосредственного отношения между ним и богом. Мало того: верующие были убеждены, что провидение берет под свою охрану не только людей, но и животных, вообще всю природу и одинаково печется обо всем живущем на земле. Псалмопевец славит того, кто «покрывает небо обла­ками, земле приготовляет дождь, дает пищу скоту и птен­цам ворона, взывающим к нему» (Пс. 146, 7 и сл.). Сотворив человека по образу своему, он ни в каком случае не может предоставить его самому себе, без своего наблюдения и по­мощи. Ведь он только немногим поставил его ниже своего собственного существа, славою и честью увенчал его, сделал его господином над природою и все положил к ногам его (Пс. 8, 4 и сл.). Как же не сделать ему всего, чтобы спасти человека от гибели, чтобы вести его по жизненному пути с долготерпеливою снисходительностью и проявлять на нем свою милость?

Для подобного отношения между богом и человеком уже имелась готовая формула: отец и дети. Праведник в Кн. премудрости называет бога своим «отцом» (Премудр. 2, 16).

По той же книге (10, 10) Иегова испытывает свой народ «как предостерегающий отец». Но уже и у Исайи говорится: «Ты, Иегова, воистину наш отец, и имя твое — наш избави­тель от века» (63, 16; 64, 1). Также и псалмопевец говорит о боге как об «отце сирот и защитнике вдов» (67, 6) и взывает: «Отец ты мой, бог мой, твердыня спасения моего!» (88, 27). Поэтому Иисус сын Сирахов советует человеку и самому быть добрым и любвеобильным, как отец[9].