Происхождение христианства из гностицизма

То чисто юридическое понимание оправдания и прими­рения, по которому крестная смерть мессии оказывается искупительным по заместительству средством, а бог строгим судьей, который не прощает, не получив платы или умило­стивления, не может отпустить без выкупа, — это понима­ние, очевидно, предполагает ненарушимую значимость за­кона наряду со свободою воли. Но это есть то иудейское представление о плотской природе человека, согласно кото­рому человек хотя и стал через падение Адама грешным, однако не настолько, чтобы не быть способным совладать со своими плотскими влечениями. Ибо только в том случае, если закон прав и, если человек по праву обязан его испол­нять, только в том случае нужна была искупительная жертва мессии, дабы в ней закон нашел свое исчерпывающее выпол­нение. И только в этом случае, если исполнение закона было психологически возможно, закон мог претендовать на нена­рушимое значение. Если человек уже в силу одной своей природы вынужден грешить, как это допускает эллинизирую­щее понимание плоти (ср. выше, стр. 143 и сл.), если он вовсе не может не грешить, то нарушение им закона не может и требовать искупительного акта в роде того, каким является жертва мессии. Ведь такому человеку его вина не может быть и вменена по-настоящему. А закон, который только «припу­тался», чтобы действовать как жало греха, который, таким образом, имеет только временное значение, не может никак требовать жертвенной смерти мессии.

Итак, здесь мы, очевидно, имеем перед собою понима­ние закона и его значения для людей, совершенно соответ­ствующее иудейскому сознанию и уже знакомое нам (см. выше), как одна из сторон идеологии павлинизма. Со­гласно этому пониманию, закон не упраздняется верою, но, наоборот, именно упрочивается ею (Римл. 3, 31). С точки зрения бога цель искупительной жертвы мессии сводится исключительно к тому, чтобы выте­кающим из нее доказательством божией любви и милосердия сделать возможным исполнение закона. Факт смерти Христа дает человеку возможность постигнуть истинное существо бога. Человек узнает, что бог печется о людях не по моти­вам справедливости, но по благости и милосердию; что, сле­довательно, не справедливость, а любовь составляет глав­нейший принцип божественных решений; и это познание бога, как оно выступает пред людьми в «слове о кресте» и в «слове божием», в проповеди евангелия (Римл., 10, 17), является для людей духом и силой (I Кор. 2, 4), так как оно не только порождает веру, но на основе веры при­водит к результатам, которых закон, как таковой, не в со­стоянии проявить.

Вера непосредственно представляет собою веру во Христа, а через это посредственно — веру в бога: теоретическое убеждение в истинности благовестия, что Христос умер за нас и что мы смертью его примирены с богом; что бог, следовательно, не столько справедливый, сколько, наоборот, благий и любящий бог. Это убеждение порождает в нас чувство мира (Римл. 5, 1). Мысль об оправдании нашем пред богом освобождает нас от страха, которым мы чувствовали себя удрученными, пока сознавали себя разобщенными с богом, — страха пред полным уничто­жением. Христос открыл нам доступ к божественной благо­дати. Через него мы вступили в союз с богом. Сознавая это, мы и хвалимся в бедственных положениях нашей связью с богом и чувствуем себя исполненными радостною надеж­дою на будущее спасение, так как мы знаем, что любовь божия излита в сердца наши (Римл. 5, 2 — 5; 12, 12). И это чувство, а равно и упомянутое убеждение воздействуют, с своей стороны, на нашу волю и становятся для нее сти­мулом и силою добра. Если один умер за всех, то и все умерли, — на первых порах только в идее, но лишь с тем, чтобы и реально умереть. Таким образом, можно сказать, что Христос для того за всех умер, чтобы живущие жили уже не для самих себя, а для того, кто за них умер (2 Кор. 5, 15), или, что сводится к тому же, чтобы они не следовали больше своим похотям, но предоставляли себя в служение божественным целям.