Происхождение романа.

В русле «галантно-героического романа», естественно, не было создано произведений, обладающих действительной художественной ценностью. Известное значение этот этап имел лишь в смысле разработки новых средств изображения психологии и «изящного» лирического стиля повествования. На эти достижения опиралась, в частности, Мадлен де Лафайет, создавшая в конце столетия новаторскую психологическую повесть «Принцесса Клевская»; правда, в гораздо большей степени этот «классицистический роман» связан с драматургией Расина и своеобразным творчеством Ларошфуко (мемуары и максимы) и других современных писателей этого типа.

4. О двух несовместимых значениях термина «роман».

Итак, мы бегло рассмотрели основные типы произведений, которые к XVIII веку объединялись в представлении людей под названием «роман». Вполне естественно, что слово «роман» означало сказочное, волшебное и галантно-возвышенное повествование и соседствовало со словом «сказка». Именно отсюда ведет свое происхождение бытовое словоупотребление «роман», означающее и невероятное, сверхъестественное сочетание событий: это значение не могло бы родиться, скажем, в связи с повествованиями Филдинга, не говоря уже о романистах XIX века.

«Роман» в старом понимании — это невероятная или даже волшебная повесть, значительная по объему «сказка». Русский прозаик XVII века Михаил Попов просто сообщает, что он написал для общества «сию сказку или так называемый роман». И важно понять, что только в определенных условиях «сказочность» романа ставится ему в вину. Сервантес вовсе не осуждает того же «Амадиса Гэльского» за фантастику как таковую, ибо роман рассматривается в XVII веке как занимающий свое особое место законный жанр. Такой крупнейший теоретик века, как Буало, издевается в своем диалоге «Герои из романов» над определенными чертами определенного явления — вырождающегося «галантного романа». Но тот же Буало, при всей своей ригористичности, уважает общие законы этого жанра и в «Поэтическом искусстве» находит нужным заметить, что

Несообразности с романом неразлучны,
И мы приемлем их — лишь были бы нескучны!
Здесь показался бы смешным суровый суд[47]

.

Словом, роман — это «сказочный» эпос, противостоящий «исторической» поэме или драме; именно так понимают его читатели и теоретики. Но каким же образом тогда в рубрике «роман» оказываются, в конце концов, появляющиеся уже с XVI века вполне «реальные» повествования о будничных происшествиях частной жизни? Чтобы решить это, обратимся снова к дальнейшим странствованиям слова «роман».

Мы обнаруживаем, во-первых, что вплоть до XVIII века никакого противоречия в терминологии не возникает, ибо авторы тех «реальных» повествований XVI — XVII и даже первой половины XVIII века, которые мы теперь прежде всего и называем романами (обычно с определением «плутовские»), вовсе не рассматривают свои произведения как «романы». Они сознательно избегают этого названия и подчас даже прямо отмежевываются от него.

Первые испанские, английские, французские романы в современном смысле слова называются (в заглавиях и авторских предисловиях) «историей», «историей жизни» (иногда просто «жизнь») или получают нейтральное обозначение: «книга», «повесть», «рассказ». Так, повествование Сореля называется не «Роман о Франсионе», но «Правдивая комическая история Франсиона». Этот своеобразный термин повторяется и во введении, где писатель связывает свою книгу не с предшествующим эпосом, но с комедией и замечает: «Поскольку эта работа предназначена для чтения, то пришлось излагать все эпизоды, и вместо простой комедии получилась комическая история»[48]. Себя Сорель называет «отменно правдивым историком» (стр. 482).

Естественно, что и Сервантес отнюдь не понимает свою книгу как «роман»; он употребляет повсюду тот же термин «история». Он противопоставляет свое произведение рыцарским повествованиям, «которые, — если воспользоваться заключительной фразой «Дон Кихота», — благодаря моей подлинной истории о дон Кихоте, уже зашатались и, без сомнения, скоро совсем падут».

Генри Филдинг в «Томе Джонсе» определяет свой жанр как «прозаико-комико-эпическое сочинение» и подчеркивает, что он сознательно стремился «тщательно избегать термина «роман». Безымянный французский автор авантюрно-бытового романа (как мы сказали бы теперь) «Приключения господина Шрупа», переведенного в середине XVIII века на русский язык, специально сообщает в предисловии: «Я смертельный неприятель романов, сказок и всего того, что на них походит... Настоящее изображение есть изображение бытия вещественного и отнюдь не вообразительного» (Сиповский, стр. 166).