Происшествие

Сверкая голыми ногами, подбежала тридцатилетняя, дебелая Гюлизар, туго затянутая в узкое платье, откровенно подчеркивавшее формы ее дородного тела.

У Хафыза-Тыквы перехватило дыхание. Он поднял глаза, чтобы не видеть широких бедер женщины, но невольно потер руки, вместо того чтобы просто сложить их вместе, как приличествовало бы имаму, творящему молитву. Опасаясь как бы Ясин-ага не заметил всего этого, он погладил свою короткую бородку и громко призвал благословение на этот дом.

Гюлизар отворила дверь, и они вошли в маленькую чистую комнатку, застеленную расшитым цветными узорами ковром. Литографии священной Мекки и благословенной Медины[29], изображения всевышнего и его пророков почти закрывали стены…

Хафыз сел на кровать Ясина-ага. Он не сводил глаз с Гюлизар и молил аллаха, чтобы тот удалил Ясина-ага из комнаты. Но Ясин-ага не собирался уходить. Он достал из шкафа пачку сигарет, и Хафыз про себя пожелал ему провалиться вместе с ними. «Вот бесстыжий, — злился Хафыз-Тыква, — выйти не может. Ничего бы с ним не случилось, не умер бы, если б оставил имама с Гюлизар. А рожа-то! Семьдесят пять лет, а не усыхает, толстый боров…»

Ясин-ага чиркнул спичкой, предложил Хафызу прикурить и обернулся к женщине:

— Ну, сестрица Гюлизар… К нам пожаловал его светлость. Мы не отказались бы от чашечки кофе… Что вы скажете, имам-эфенди?

Гюлизар засуетилась.

— Как изволят ханым, — ответил Хафыз. — Мы вверяем себя ей.

— Гюлизар благочестивая девушка, любит сделать благое дело…

— Это зачтется ей, — закивал Хафыз. — Разве легко стать любимым рабом аллаха?

Гюлизар достала из шкафа спиртовку, джезвэ[30], чашки. И все это легко, проворно… Она вышла, но скоро вернулась за спичками. Хафыз сидел теперь спиной к ней и не мог ее видеть. Он сделал вид, что ему что-то понадобилось, и обернулся. Она сидела на корточках и что-то искала на нижней полке буфета. Короткий подол не закрывал ног. Хафызу захотелось обернуться еще раз и смотреть на нее долго, не отрываясь, и даже подойти к ней.

— Принеси спички, Гюлизар! «Боже мой! Можно сойти с ума».

Гюлизар принесла спички, положила коробок на кровать и отошла.

Хафыз повернулся:

— Не так ли, Гюлизар?

— Что вы сказали, дядюшка? — не поняла Гюлизар.

— Я говорю: не так ли?

— О чем это вы?

Хафыз снова обернулся:

— О чем? Разве ты не слышала?

На этот раз обернулся и Ясин-ага и, увидев неприкрытые ноги Гюлизар, нахмурился. «Бесстыжая баба, совсем совесть потеряла! И это перед таким благословенным человеком? Передо мной — еще куда ни шло, но перед таким человеком…»

— Гюлизар, дай-ка воды, доченька, — попросил Ясин-ага.

Гюлизар налила из графина воды и подошла к Ясину-ага. Он принял стакан, и ей стало не по себе от его гневного взгляда. Она хорошо знала этот взгляд. Нужно очень рассердить Ясина-ага, чтобы он смотрел так. Вот точно так же он посмотрел на нее однажды ночью. Он позвал ее, а она долго не откликалась: устала, и ей не хотелось вылезать из-под одеяла. А когда, наконец, вошла к нему, он посмотрел вот таким же взглядом.

Ясин-ага выпил воду и, передавая стакан, еще раз сурово взглянул на нее из-под косматых бровей.

Говорил Хафыз:

— …Служить любимым рабам всевышнего — самое наиблагое из всех дел. Такие слуги желанны и любимы богом. Не правда ли, Ясин-ага?

Управляющий покачал головой:

— Правильно говоришь, очень правильно… Разве можно в этом сомневаться?

Хафыз достал черные четки, опустил глаза и принялся неторопливо перебирать бусины. Он думал о Гюлизар. Немного погодя Гюлизар принесла кофе в больших чашках. Хафыз не поднимал глаз. Он уставился на ноги Гюлизар и подумал, что у нее, должно быть, бархатная кожа. Ясин-ага перехватил взгляд имама и жестом приказал женщине поторопиться с кофе. Гюлизар поставила поднос на кровать и удалилась.

— Прошу вас, почтеннейший эфенди, — сказал Ясин-ага. — Ваш кофе совсем остынет.

Хафыз очнулся.

— Да, да, благодарствуйте…

Он взял чашку, поднес ее к своим толстым губам.

«Ох… Гюлизар! Да будет она так же хороша, как это кофе…»

Зачем пожаловал Хафыз? Что это за страшное дело привело сюда самого имама? Эта мысль не давала покоя управляющему. Спросить же напрямик было как-то неловко. Он не сомневался, что речь пойдет о Рамазане. Но что мог натворить этот парень? Карты, гашиш, женщины — все это ерунда… Но что же тогда?

Вдруг Хафыз сказал:

— С парнем творится что-то неладное!

Ясин-ага не понял:

— С каким парнем?

— С Рамазаном.

— С нашим Рамазаном?

— Да, с вашим Рамазаном.

— Что же с ним творится, мой добродетель?

Хафыз сделал вид, что не слышит вопроса, и, опустив глаза, снова уставился в одну точку.

Ясин-ага боялся потревожить имама и не приставал с расспросами. Допив свой кофе, он отнес пустую чашку и, осторожно ступая, вернулся, сел на край кровати.

О чем так глубоко задумался имам-эфенди? Конечно, о чем-то очень важном…

Но вот Хафыз заговорил, медленно, отчеканивая каждое слово: