— Сидели мы на зеленом, как изумруд, лугу. Журчал ручей, пели соловьи, кружились горные ласточки, летали перепелки, разгуливали куропатки, павлины… Я сидел вот как сейчас, а Рамазан-эфенди напротив, понурив голову, грустно смотрел на меня. Я спросил: «Чем опечален ты, сын мой, о чем грустишь?» А он только вздохнул да посмотрел на меня полными слез глазами, и эти глаза в слезах ранили мое сердце!
Хафыз умолк.
— Дай-то бог, чтобы все было хорошо! — вздохнул Ясин-ага.
А Хафыз дрожащим голосом продолжал:
— Меня, говорит, принимают за бездельника, никто не считается со мной. Я круглый сирота. Никому нет дела до меня — ни дяде, ни Ясину-ага.
Ясин-ага хотел было возразить, почувствовав упрек в словах имама, но Хафыз остановил его.
— Послушай-ка, что было дальше, — тихим, важным голосом продолжал имам. — Так вот, едва он это сказал, как до нашего слуха донесся слабый вздох и — клянусь аллахом! — в ответ ему застонали горы и камни. Задрожал я как осиновый лист, оглянулся, и вдруг — о, чудо! — что ты думаешь, вижу…
Ясин-ага сидел с широко раскрытыми глазами.
— …Стоит передо мной седобородый старец в зеленых одеждах… И двинулся он ко мне, и положил руку на плечо мое, да так тряхнул, что чуть дух из меня не вышиб.
Волнение Ясина-ага достигло предела.
— Ну, а были при нем дервишский посох, секира, чаша? — спросил он.
— Конечно, были!
— Так это святой Хызыр, да будет благословенно имя его!
Лицо Хафыза-эфенди расплылось в улыбке.
— Да будь благословен и ты, Ясин! Ты догадался!
Ясин-ага довольно улыбнулся:
— Благодаря тебе и аллаху… Чего-чего, а уж это…
— Слушай же, что было дальше. «Имам-эфенди, — молвил старец, — слушай меня хорошенько и да исполни божественную волю всевышнего, а она такова: тотчас найди дядю раба моего Рамазана и передай ему, что пророк Махди[31] явится в мир от рода племянника Музафер-бея. А посему пусть оный Музафер не теряет времени и женит племянника своего на Гюллю, дочери вербовщика Джемшира»…
И Хафыз-Тыква впился страшным взглядом в Ясина-ага, а тот, ошеломленный, во все глаза смотрел на имама.
Прервав томительную минуту, Хафыз спросил:
— Есть у вербовщика Джемшира дочь, которую зовут Гюллю? Говори, есть?
— Есть, — дрожащим от страха голосом ответил Ясин-ага.
— Ха, тогда все верно, Ясин, все верно…
— Только вот о чем хочу я тебя спросить, — поборов волнение, сказал Ясин-ага.
— Спрашивай.
— Святой Хызыр наказывал тебе передать все это Музафер-бею? А не пропадет сила этого знамения оттого, что ты посвятил меня, недостойного, в волю аллаха?
— Молчи, неосторожный! Грех так говорить… Что значит пропадет сила знамения? Что ж, по-твоему, божественная воля всевышнего — мошенничество? Ты оскверняешь религию, коль думаешь, что сила ее может пропасть! Кайся, кайся, грешник, моли о прощении!
Ясин-ага принялся бормотать себе под нос молитву. И все-таки ему не верилось, что пророк Махди явится в мир от рода какого-то плюгавого пьяницы и гашишника. И Ясин-ага гнал от себя это сомнение и клял каналью шайтана, поколебавшего в нем твердую веру в аллаха. Ну конечно, конечно, — сокрушался Ясин-ага. — Вечером в комнате опять была Гюлизар. Хотя он и совершил омовение, но… Должно быть, омовение нельзя делать холодной водой. Наверняка оттого-то проклятый шайтан и поселился в нем и посеял это сомнение.
Ясин-ага нахмурился. И тотчас представил себе шайтана, черного, с рогами. Шайтан показывал ему длинный красный язык, смеялся и приговаривал: «Не верь! Не верь!» Мало того, шайтан прыгнул на большой нос имама, потом на макушку, на одно плечо, на другое…
Ясин-ага взмахнул рукой и отогнал гнусное видение.
— Благодарю тебя за доброту… — сказал он Хафызу. — Так вот оно значит как! А почему бы и не быть этому? — совсем бодро заключил он. — Аллах всемогущ!
— Ты сообщишь мне, когда прибудет Музафер-бей! — приказал Хафыз.
— Хорошо, имам-эфенди.
Залоглу сразу вырос в его глазах. Пророк Махди явится в мир от его рода? От пьяницы, картежника, насильника, совершающего всякие недозволенные проступки… И, оказывается, это возможно.
И потом эта дочь Джемшира… Допустим, имам-эфенди знает Джемшира, ну а дочь? Откуда имаму знать о девчонке? Ясин и сам-то не знал, что у Джемшира есть дочь. Да, да, конечно, это знамение, божественное знамение! Ведь не мог же солгать такой благословенный, уважаемый человек, посланник самого господа в деревне. Да и зачем ему лгать? Какая в этом необходимость? Ведь почтенный имам ровно ничем не обязан Рамазану.
И вспомнив, что даже пустое подозрение — тяжкий грех, Ясин-ага заставил себя не думать больше об этом. Оставалась еще одна проблема. Дочь Джемшира, конечно, работала, и, наверно, на фабрике, среди мужчин. А там девушки не очень-то строгого поведения. Конечно, работала. Ясин-ага знал, что Джемшир заставлял работать всех своих детей от четырех жен и даже самих жен, летом — в поле, зимой — на фабрике. Фабричная работница, не любимая аллахом раба — жена благородного бея… — Ясин-ага покачал головой.
— Почтеннейший… — робко произнес он. — Извините меня, но я подумал…
— Я слушаю тебя, Ясин-ага.