Происшествие

Она станет его женой… Только бы сбылись мечты — она посадит Кемаля в уголке и все будет делать сама. Она не станет ему докучать — пусть ходит, куда хочет; пусть ездит в город, сидит в кафе, играет в карты или нарды[52]… Она будет возиться по хозяйству и работать с такой охотой, с душой…

Почему он не обращает на нее никакого внимания? Что а нашел в этой городской? Она же видела ее, и очень близко. Ничего особенного. Стройная девушка, что верно, то верно, да еще платье в цветочках. Может, только побелее ее… Конечно, им, городским, нехитро быть белыми да нежными. А попробовали бы они подняться до восхода и весь день жариться на солнце — небось бы тоже почернели! Фаттум подошла к зеркалу. Стояла долго, пристально разглядывая себя спереди, сбоку, в полуоборот… Что в ней плохого?

Она снова подошла к одежде Кемаля, снова погладила рукой его костюм, подняла носки, валявшиеся под вешалкой. Старые носки Кемаля. Он выбросил их. Фаттум натянула носок на руку — рваный. Она стала искать иголку с нитками, чтобы заштопать носки и сделать Кемалю сюрприз. Не нашла. Сходить разве домой?

Фаттум, осторожно ступая, прошла мимо спавшей Марьям и быстро зашлепала стоптанными башмаками по грязный дорожке.

Дождь, дождь! Ну и пусть себе идет дождь, пусть хоть снег сыплет. Фаттум нашла чем услужить Кемалю, и сердца радостно билось.

Отец сидел и курил.

— Кемаль пришел?

Дома они говорили по-арабски.

— Нет.

— Обед ему надумали варить? — От Дакура не укрылось волнение дочери, ее ищущий смущенный взгляд.

Фаттум нахмурилась.

— Нет.

— А что же?

Она выдернула из занавески иголку, взяла катушку черных ниток.

Она была зла на себя за горевшие щеки.

— Носки ему надо заштопать!

И пулей вылетела за дверь.

Старая Марьям еще не просыпалась.

Фаттум прокралась к вешалке и принялась вдевать нитку в иголку. Обычно она делала это одним привычным движением. Сейчас нитка дрожала и долго скользила мимо. Она взяла носок. Штопать его оказалось делом безнадежным. «Сюда заплату надо», — решила Фаттум. Снова идти домой?

Она решительно пошла к двери.

Отец больше ничего не спрашивал. Даже не взглянул на нее.

Отыскав подходящий лоскут, она молча вышла.

Заплатка легла хорошо.

Фаттум довольно улыбнулась и принялась за другой носок. Незаметно для себя она запела.

Фаттум едва услышала звонок. Она затрепетала, выпрямилась, прислушалась. Кемаль был уже у дома.

Он слез с велосипеда и вел его по грязи к дверям.

«Опять в комнате свет, неужели она и сегодня торчит у нас», — поморщился Кемаль. Видеть ее не хотелось.

На пороге стояла Фаттум и светила ему. Кемаля передернуло. Бросив велосипед, он вошел в дом, даже не взглянув на нее.

Фаттум подняла велосипед, втащила его в дом и прислонила к стене. Потом принесла лампу и поставила ее на стол.

Кемаль потряс мать за плечо. Старуха открыла глаза, взглянула на часы.

— Постели мне, спать хочу! — зло сказал Кемаль.

Мать молча переглянулась с Фаттум. Девушка, зажав в руке носки, вышла.

Кемаль раздраженно поглядел ей вслед. Мать перехватила его взгляд.

— Что ей понадобилось здесь на ночь глядя?

— Ш-ш, еще услышит!

— Ну и пусть слышит!

— Что она тебе сделала, сынок? Весь день сегодня она утешала меня. Не будь ее, я бы умерла с горя. Она нам ничего плохого не сделала, душевная девушка.

Фаттум стояла за дверью и слушала.

Они вздрогнули, когда она сдавленно всхлипнула.

Испугавшись, что выдала себя, ничего не видя из-за слез, застилавших глаза, Фаттум бросилась к калитке, забыв даже притворить за собой дверь.

Фаттум заглянула в окно. Отец все сидел и курил. Войти? Он увидит слезы, станет расспрашивать. А ей и ответить нечего. Фаттум осталась стоять под дождем. Ведь должен же отец когда-нибудь лечь спать.

Дакур поднялся и пошел к двери, распахнул ее, ступил в темноту. Тусклыми глазами вгляделся в сторону домишки Марьям. Там погасили свет.

— Фат-ту-у-ум, Фат-ту-у-ум! — позвал он дребезжащим голосом, потонувшим в сырой тьме.

Фаттум не дыша, спиной к стене, проскользнула в комнату, быстро постелила себе. Когда отец вернулся, она уже лежала, укрывшись с головой одеялом.

Старик понимающе промолчал, присел рядом. Он приподнял уголок одеяла, погладил дочь по голове и поцеловал. Фаттум уткнулась лицом в подушку, и старый Дакур не увидел ее слез.

XVI

Музафер-бей вышел из здания правления партии разгневанный. У автомобиля его нагнал Зекяи-бей и стал вежливо уговаривать не нервничать. Музафер-бей ничего не слышал. Как всегда в минуты гнева, его лицо пылало. Он честил председателя партии за толстый живот, за невежество. Он кричал, что, до тех пор пока во главе партийного руководства будут находиться такие грубые, невежественные пустые болтуны, у партии нет никаких надежд на победу на приближающихся выборах. Всем ясно, почему люди с такой охотой идут на митинг конкурирующей партии, почему рукоплещут ее ораторам…

— Не сердись, — успокаивал Зекяи-бей. — Кто встает с гневом, садится с уроном. Я тебе всегда говорил и сейчас повторяю: наша партия на выборах проиграет. Именно из-за этих толстобрюхих болванов. И все же, Музафер-эфенди, и все же…

— Да?