Производство пространства

С XII по XIX век все войны будут вращаться вокруг накопления. В них будут растрачиваться богатства; они будут способствовать росту богатств, ибо война всегда ведет к росту производительных сил и совершенствованию технологий, хотя и использует их для разрушения. Эти войны – Столетняя война, Итальянские походы, Религиозные войны, Тридцатилетняя война, войны Людовика XIV против Голландии и против Священной Римской империи, войны эпохи Французской революции и империи – будут вестись за территории для инвестиций и сами станут крупнейшими инвестициями, причем самыми выгодными. Пространство капиталистического накопления оживает и заполняется. Его оживление восхищенно именуют «историей» и объясняют всевозможными причинами: династическими интересами, идеологиями, честолюбивыми замыслами знати, формированием национальных государств, демографическими взрывами и т. п. Тем самым возвращаясь вновь и вновь к бесконечному анализу, к поиску дат или причинно-следственных связей. Может ли пространство, средоточие всех этих многообразных связей, стать не менее приемлемым объяснением и принципом анализа, нежели любой другой?

Промышленность развивается в пространстве, где общинные традиции деревни разгромлены, где городские институции уничтожены войнами (притом что связи между городами внутри «городской системы» сохраняются). В этом пространстве скапливаются захваченные и награбленные богатства. Таково государственное индустриальное пространство.

Подведем итоги. До прихода капитализма насилие играет внеэкономическую роль. При капитализме, с появлением мирового рынка, насилие приобретает в накоплении экономическую функцию. Тем самым экономика становится господствующей. Не то чтобы экономические отношения совпадают с силовыми, однако они нераздельно с ними связаны. Перед нами парадокс: пространство вековых войн не только не погружается в социальное небытие, но и превращается в пространство богатое, густонаселенное – в колыбель капитализма. На этот факт стоит обратить внимание. Затем складывается мировой рынок, начинается покорение океанов и континентов, их разграбление странами Европы – Испанией, Англией, Голландией, Францией. Для дальних экспедиций требуются как ресурсы, так и цели, фантазии; одно другому, безусловно, не мешает! Где расположен центр исторического процесса, пылающий очаг, горнило, источающее все эти творческие и катастрофические силы? В регионе, который по сей день остается самым промышленно развитым в Европе, наиболее соответствующим императивам роста: в Англии, Северной Франции, Нидерландах, на территории между Луарой и Рейном. Такие философские абстракции, как негативное и негативность, будучи осмыслены в социально-политическом пространстве, приобретают конкретную форму.

Многие историки-марксисты, стремясь дать этому насилию экономическое объяснение, проецировали на прошлое более позднюю схему, приемлемую для эпохи империализма. Они не пытались понять, что привело к преобладающей роли экономики, характерной (наряду с другими детерминантами: прибавочной стоимостью, буржуазией и буржуазным государством) для капитализма. Они не до конца поняли мысль Маркса о том, что преобладавшее на протяжении определенного периода историческое начало лишь позднее, в XIX веке, оказалось подчинено экономике.

Хотим ли мы заменить «экономическое» объяснение истории «полемологической» схемой? Не совсем так. Войну всегда незаслуженно относили к числу разрушительных, вредных начал, противостоящих началам полезным и созидательным; если экономика устами экономистов провозглашалась положительной, «продуктивной» и мирной, то историки оценивали войны как зловредные действия, результат пагубных страстей – гордыни, честолюбия, отсутствия чувства меры. Подобная апологетика, распространенная и в наши дни, выносит за скобки роль насилия в капиталистическом накоплении, когда война и армии выступали в качестве производительных сил. Между тем Маркс указал на эту роль и даже подчеркнул ее – кратко, но энергично. Что производит война? Западную Европу, пространство истории, накопления, капиталовложений: основу империализма, где торжествует экономика.

Это пространство, это странное тело живет насилием – то латентным, готовящимся, то буйным, то обращенным на само себя, то обрушивающимся на мир и прославляющим себя в триумфальных арках (римского происхождения), воротах, площадях, путях.

В Западной Европе – земном и водном пространстве, произведенном войной и живущем за ее счет, – в полной мере проявились противоречивые, разрушительные и созидательные силы войны. Рейн, Северное море, каналы Фландрии обладали тем же стратегическим значением, что и Альпы, Пиренеи, долины и горы. Во Франции XVII века в действиях Тюренна, Вобана, Рике – воина, стратега и инженера – проявляется одно и то же рациональное начало. Эту французскую рациональность связывают с картезианской философией; она отлична от нее, как практика отлична от идеологии: их соответствия слегка размыты и неточны.