Производство пространства

Однако взгляд относит «предметы» вдаль, в сферу пассивного. То, что всего лишь увидено, превращается в картинку, в холодный, ледяной образ. Все становится зеркалом и отражением. «Видение» и «увиденное» смешиваются в обоюдном бессилии. В конечной точке этого процесса социальное бытие пространства проявляется лишь в усиленной, агрессивной и репрессивной визуализации. Пространство делается визуальным – не символически, а на деле. Преобладание зримого влечет за собой целый ряд сдвигов и подмен, с помощью которых визуальное вытесняет и замещает тело – целиком. То, что только увидено (и видимо), рассмотреть трудно, зато спорят об этом все жарче, а пишут все больше.

c) Фаллическое. Абстрактное пространство не может быть совершенно пустым, населенным одними изображениями, промежуточными объектами. Ему требуется какой-либо поистине полноценный объект, «абсолют» предметности. Эту функцию исполняет фаллическое начало. Метафорически оно служит символом силы, мужского плодородия, мужского насилия. Часть и в этом случае замещает собой целое; грубая фаллическая сила не абстрактна, ибо это сила политической власти с ее средствами принуждения – полицией, армией, бюрократией. Фаллос, вздымаясь ввысь, подчиняет пространство вертикали. Он – провозвестник фаллократии, смысла пространства, конечной точки процесса (двоякого: метафорического и метонимического), породившего данную пространственную практику.

Абстрактное пространство не гомогенно; гомогенность для него – цель, смысл, «мишень». Оно принуждает к гомогенности. Само по себе такое пространство является плюральным. Геометрическое и визуальное начала, противодействуя и дополняя друг друга, нацелены, каждое по-своему, на один и тот же результат – редукцию «реальности»: с одной стороны, к пустому «плану», без каких-либо иных свойств, с другой – к выравниванию зеркала, изображения, чистого спектакля под ледяным беспримесным взглядом. Фаллическое же служит их дополнением, ибо в таком пространстве должно быть «нечто», некое означающее, чьим означаемым является не пустота, но полнота разрушительной силы, а значит, иллюзия полноты, восполнение пустоты «объектом» – носителем мифов. Такое пространство имеет политическую, и только политическую потребительную стоимость. О нем можно говорить как о «субъекте», действующем в определенных целях и определенными средствами, исключительно потому, что в нем действительно есть политический субъект – власть как таковая, государство как таковое.

Понимание абстрактного пространства как пространства гомогенного – это репрезентация, в которой спутаны причина и следствие, цель и смысл. Она дает иллюзию понятия, тогда как на деле являет собой только образ, зеркало, мираж. Она отражает – а не опровергает и отвергает. Что отражает эта зеркальная репрезентация? Преследуемый результат. «За занавесом нечего смотреть», как иронически замечает где-то Гегель; нечего – разве что «мы» сами проникнем за занавес, ибо для того, чтобы смотреть и что-то увидеть, нужен тот, кто смотрит. В пространстве и за ним нет никакой неведомой субстанции, никакой тайны. Но прозрачность обманчива и скрывает все: пространство оказывается в ловушке. И ловушка заключается не в чем ином, как в транспарентности. Следовательно, мы имеем дело не с механизмом зеркальных отражений, а с чем-то совсем иным: с механизмом власти и знания, который мы замечаем, приподняв занавес и оказавшись внутри пространства.

Внешне гомогенное (в видимости и состоит его сила), абстрактное пространство далеко не просто. Прежде всего, можно отметить его структурную двойственность. Оно раздваивается на результат и содержащее, продукт и производящее; с одной стороны – репрезентация пространства (геометрическая гомогенность), с другой – пространство репрезентации (фаллическое начало). Эта обманчивая двойственность маскируется предполагаемым совпадением формант. Далее, с одной стороны мы имеем область практической деятельности, с другой – совокупность образов, знаков, символов. С одной стороны, оно безгранично, ибо пусто, с другой – наполнено отношениями соседства, близости (проксемика), эмоциональными расстояниями и границами. Иначе говоря, оно – одновременно переживание и репрезентация, выражение и опора определенной практики, стимул и принуждение вместе (хотя эти «аспекты» не совпадают) и т. д. Но мы немедленно сталкиваемся с триадой «восприятие – осмысление – переживание» – практикой и (двоящимися) репрезентациями.