Производство пространства

Тематика итерации (повторения) и ее результата (комбинации элементов, различий, индуцированных внутри данного множества) встречается во многих исследованиях. Быть может, мы имеем дело с такой логической структурой, которую возможно описать и понять двумя пересекающимися способами: исходя из имплицируемого и исходя из имплицирующего; исходя из наиболее мелких включенных множеств и исходя из множеств самых обширных, включающих наибольшее число других. Тем самым мы достигаем возможности полной, без остатка, интеллигибельности. Первая операция будет состоять в перечислении частей, то есть предметов в пространстве (это орудия повседневной жизни, домашние и рабочие, а также их вместилища: лачуги, хижины, дома, многоэтажные здания, улицы и площади, которые предназначены для практической жизни и отмечены ею, и т. д.). Она позволит выстроить их перечень в конкретной плоскости. Вторая операция, напротив, покажет пространство в целом, основополагающие отношения в глобальном обществе. Точное соответствие двух описаний имплицированного-эксплицированного пространства позволит понять как трансформации, произведенные внутри пространства его составными частями, так и его генезис как множества (одновременно социального и ментального, абстрактного и конкретного).

Данная гипотеза не замыкается в «чистой» абстракции: это, по всей видимости, подтверждается данными антропологии. Все, что нам известно о деревенском сообществе (у догонов, бороро или басков), о городе (греческом полисе или современном городе), свидетельствует о наличии предполагающих друг друга поверхностей и объемов, более или менее сложных вложенных и геометрических конструкций, поддающихся изображению с помощью фигур. Там есть предметы, мебель, затем «комнаты», крытые помещения, дома, где обитает семья, затем более обширные локусы, обозначенные и поименованные (имена нарицательные и имена собственные) как топосы. Все это при наличии двойственности, которая, отсылая к общим свойствам логико-математических множеств, на практике обеспечивает множественность маршрутов: извне внутрь, изнутри наружу и т. д.

Поэтому в современной антропологии прослеживается тенденция рассматривать пространство как средство создания классификаций, как номенклатуру (таксономию) вещей, выстроенную посредством операций, независимых от содержания, то есть от самих вещей. Эта тенденция пересекается с попытками применить аналогичные процедуры (при отождествлении ментального и социального) к семье[151], к обмену и коммуникации, к самим орудиям и предметам. «Чистое» самодостаточное знание получает здесь точное определение: оно состоит из классификаций, имплицированных в объект. Данная гипотеза представляется не только кодом, с помощью которого можно расшифровать то или иное неясное сообщение (в нашем случае – социальное пространство), но и исчерпыванием «объекта».

V. 4

Подобная редукция содержимого к (формальному) содержащему сразу же наталкивается на возражение. При своих претензиях на обязательность, она с порога уничтожает любые различия. А описания, вынося различия за пределы друг друга, тем самым утопают в малопонятных частностях.

Предельный редукционизм влечет за собой сведение времени к пространству, потребительной стоимости – к стоимости меновой, предметов – к знакам, а «реальности» – к семиосфере; это сопровождается еще одной редукцией: сведением диалектического процесса к логике, а социального пространства – к пространству ментальному (чисто формальному).

Но на каких основаниях возможно смешивать пустое, безразличное к наполнению евклидово (геометрическое) пространство с пространством визуальным, обладающим вполне определенными оптическими свойствами, и отождествлять оба этих пространства с пространством практики, содержащим иерархию выделенных с морфологической точки зрения локусов, с пространством, где совершаются действия и располагаются предметы? Идея инертной пространственной среды, где всего лишь обретают место люди и вещи, действия и ситуации, соответствует картезианской схеме (протяженности как «объекту» мысли), превратившейся в ходе веков в «здравый смысл» и «культуру». Разработанное (философами и эпистемологами) ментальное пространство превращается в прозрачный локус – логическую среду. Тем самым теоретической мысли якобы становится доступно и социальное пространство; однако последнее является средоточием практики, которая состоит отнюдь не только в применении теоретических понятий. Практика есть также и неведение, и ослепление, и пережитое испытание.