Производство пространства

Если верить наиболее авторитетным комментаторам[157], новизна возникает в 1907 году. Пикассо открывает новую манеру живописи: он заполняет всю поверхность картины целиком, без горизонта и заднего плана, но и разламывает эту поверхность – пространство изображенных фигур и пространство, их окружающее[158]. Если Матисс в те же годы довел до совершенства ритмическую трактовку поверхности, то Пикассо резко структурирует ее; как скажут позднее, он не ограничивается структурированием, но идет дальше – привносит в нее «диалектику» через ярко выраженные оппозиции, обозначенные не столько красками, ритмами, фоном, сколько линиями и планами. Он разбивает на части не только поверхности полотна, но и все предметы, запуская тем самым парадоксальный процесс: третье измерение (глубина) одновременно редуцируется до покрытой краской поверхности и восстанавливается через множественность симультанных аспектов изображенной вещи (аналитический кубизм). То есть перед нами: воплощение конца всей системы координат (евклидова пространства, перспективы и линии горизонта и т. д.); гомогенное и одновременно разбитое пространство; пространство с завораживающей структурой; диалектизация на основе оппозиций (парадигм), но лишь намеченная, не приводящая к распаду картины; абсолютная визуализация предметов, которая подменяет собой обозначенную диалектизацию.

Разъединение экспрессии и значения, высвобождение означающего имеют далекоидущие последствия. Тем более что сказываются они не только в живописи. Живопись занимает в нашем анализе особое место потому, что в данную эпоху она была особым образом связана с пространством. В первую очередь, высвобождение затрагивает само значение; знак (означающее) отделяется от того, на что он указывает (означаемого). Знак перестает быть «предметом» и становится предметом на полотне, то есть обработкой объективно данного: он одновременно и сразу сломан, расчленен, «симультанизирован». «Означаемое» же присутствует в скрытом виде. А значит, оно тревожит, а главное – несет не удовольствие, радость или умиротворение, но интеллектуальный интерес и, быть может, тревогу. Из-за чего? Из-за разбитых образов разлетевшегося вдребезги мира, из-за расчлененного пространства, из-за безжалостной «реальности», смешивающейся с собственной абстракцией, с собственным анализом, ибо она уже «является» абстракцией и действенной аналитикой. Что приходит на место субъективности, экспрессии? Насилие, которое бесчинствует в современном мире, опустошая все сущее.

Случай Пикассо далеко не прост. И прежде всего, следует не вливаться в комичный хор его почитателей, а рассматривать его именно как отдельный «случай». Представление о художнике-революционере (ибо «коммунисте»), добившемся признания в буржуазном мире (несмотря на то что был «коммунистом») и прославившемся на весь мир, отличается редкостной наивностью – хотя бы потому, что «коммунистический мир» так его и не принял. Пикассо не покорял мира и тем более не был открыт заново. Он изначально нес то «видение», какое предполагал и ждал существующий мир, причем с самого начала кризиса, с момента, когда рухнула система координат и в мир ворвалось насилие. Вместе с империализмом, мировой войной, – первым проявлением складывающегося наконец мирового рынка, первым образом «мира». Вместе и одновременно с Баухаузом – то есть с абстрактным пространством. Повторим еще раз: Баухауз – не причина его, а только обозначение.

Пространство Пикассо положило начало пространству современности. Это не значит, что он его произвел. Его черты таковы: пространство безудержной визуализации, диктатура зрения – и фаллоса: агрессивная мужественность, бык, средиземноморский самец, мачизм (бесспорная гениальность в генитальности), возвышающийся до самопародии и даже самокритики. Жестокость Пикассо по отношению к телу, особенно к телу женскому, подвергнутому всяческим пыткам, выставленному в карикатурном виде, – это диктат господствующего пространства, глаза и фаллоса, насилия. Тело может высказать (признать, подтвердить) себя лишь через самоизобличение. Пикассо как великий, истинный художник, истребляющий искусство и приводящий его в действие (истребив все), провидит и предваряет диалектизацию пространства – возникновение нового, иного (дифференциального) пространства на развалинах прежнего, того, что разбито на куски и чьи противоречия обнаружены и раскрыты художником; эти противоречия, высказанные и несказанные, заложены в нем самом, в его творениях.

V. 6