Производство пространства

Тем не менее благодаря росту числа связей и сетей, которые, соединяя напрямую различные локусы, кладут конец их изоляции, но не уничтожают их особенности и рождающиеся из этих особенностей различия, государство становится бесполезным. Все громче звучат требования – порой бессмысленно-крикливые, но в отдельных случаях весьма обоснованные – тех, кто хочет ослабить гнет, добиться децентрализации, организовать управление (самоуправление) на основе, внутри производственных и территориальных единиц (предприятий и городов). Государственная тенденция к созданию центров принятия решений, наделенных всеми инструментами власти и подчиненных единому центру, столице, встречает противодействие. Местные власти (муниципальные образования, департаменты и регионы) не позволяют с легкостью себя поглотить. Тем более что государство не может делать все, знать все, управлять всем; оно оказывается максимально эффективным, лишь разрушая то, что ускользает из его рук. Гегелевское абсолютное государство не способно производить само себя в собственном пространстве, ибо оно самоуничтожается прежде, чем достигает завершения.

Тем самым сохраняется определенный «плюрализм»; он не играет особой роли до тех пор, пока не возникает конфликт между властями, то есть между группами, классами и частями классов, утверждающими себя через оборону или нападение. Конфликты между местными и центральными властями приобретают огромное значение во всем мире и представляют огромный интерес. Порой благодаря им порог запретного оказывается перейден и возникает нечто новое. Речь не о том, чтобы, вслед за американскими либералами, делать ставку на плюрализм как таковой; ставить нужно на то, чему плюрализм прокладывает дорогу…

VI. 19

Многие социальные группы (как недолговечные, так и устойчивые) стремились придумать некую «новую жизнь», как правило общинного типа. Всем этим попыткам создания сообществ, их ошибкам, удачам и провалам посвящено столько хвалебных и бранных речей, что в них можно разобраться досконально. К числу препятствий, причин неудач, безусловно следует отнести отсутствие соответствующего, присвоенного пространства, морфологических изобретений. Смыслом и целью существования прежних, монашеских или иных сообществ было не столько удовольствие, сколько созерцание. Что может быть «прекраснее» клуатра? – с той оговоркой, что все подобные здания возводились не ради красоты, не ради искусства, но с единственной целью: удалиться от мира, погрузиться в мудрую аскезу и созерцание. Как ни странно и ни парадоксально, но существовали и пространства сладострастия, наслаждения (правда, их было мало; в качестве примера можно назвать, помимо Гренады, Альгамбры с ее парком, некоторых замков в долине Луары и, быть может, нескольких вилл Палладио, разве что пространства литературные, вымышленные – Телемское аббатство, дворцы из «Тысячи и одной ночи», грезы Фурье). Архитектуру удовольствия и радости, архитектуру сообщества, использующего земные блага, еще предстоит изобрести. Кто или что порождало социальный спрос и заказ? Прежде всего торговля и обмен, или власть, или производительный труд, или отречение от мира, смерть – но не удовольствие и отдых (не-труд).

Если проследить – хотя бы издали – за мстительными (продиктованными какой-то глубокой озлобленностью) описаниями и анализами Валери Соланас в ее «Манифесте освобождения женщин»[171], можно прийти к выводу, что неудавшееся общество мужчин, основанное на насилии и горе, должно уступить место пространству женщин. Женщины смогут присвоить пространство, и оно перейдет к ним, тогда как удел мужчин, мужественности – не присвоение, но лишь господство без радости или смертоносное отречение от мира.

Большинство, если не все современные сообщества использовали в своих целях уже существующее пространство и растратили свой порыв в не приспособленной для него пространственной морфологии: большом буржуазном доме, полуразрушенных замках, крестьянских селениях, пригородных коттеджах.

По всей вероятности, изобретение пространства удовольствия непременно должно пройти элитарную стадию. Элита отходит от количественных моделей потребления и процессов гомогенизации, отбрасывает их. Однако все элиты похожи, хоть и имитируют различия. Тогда как «массы» с их реальными различиями и смутным (бессознательным) стремлением к различиям, принимают количественную модель и гомогенность. Почему? Видимо, потому, что, прежде чем начать жить, им надо выжить!

Следовательно, у элит есть своя роль, и состоит она прежде всего в том, чтобы подавать массам следующий сигнал: трудно (невозможно) жить «обезличенной массой», в соответствии со строго количественными правилами и критериями. Но трудящимся массам эта невозможность уже знакома по трудовой жизни; им остается лишь перенести это ощущение на «внетрудовую» жизнь, на жизнь в целом.