Эта критика способна сорвать покров внешней видимости, в котором нет никакого обмана. Вот перед нами дом, улица. Этот семиэтажный дом выглядит устойчивым; он даже мог бы служить символом неподвижности: бетон, четкие, холодные, застывшие линии. Построен около 1950 года. Еще никакого металла и стекла! Однако эта жесткость не выдерживает анализа. Мысленно снимем с этого здания его бетонные плиты, его тонкие, почти как навесные панели, стены. Каким предстает оно этому воображаемому анализу? Оно со всех сторон окутано потоками энергии, которые пронизывают, пересекают его из конца в конец: вода, газ, электричество, телефон, волны радио и телевидения. Неподвижность оказывается сплетением подвижностей, подводящих и выводящих труб и проводов. Если сделать более точное, чем рисунок или фотография, изображение здания, то на нем будет видна конвергенция этих волн и потоков, и одновременно это строение, неподвижная с виду вещь, предстанет двоякой машиной, аналогичной телу в движении: силовой машиной и машиной информационной. Люди, находящиеся внутри дома, воспринимают, получают эти энергии, пользуются ими; сам дом потребляет эти энергии в массовом количестве (на работу лифта, для кухни и ванной и т. д.) Точно так же улица целиком: канализационная сеть образует единую структуру, имеет цельную форму и исполняет свои функции. То же можно сказать и о городе, который потребляет, пожирает колоссальную физическую и человеческую энергию, который пылает и горит как костер. Максимально точная репрезентация этого пространства сильно отличалась бы от той репрезентации, которая существует в голове его жителей и которая, тем не менее, является составной частью социальной практики.
Отсюда вытекает одна ошибка, или иллюзия: социальное пространство считается недосягаемым, его практический характер замалчивается, и оно превращается в некий абсолют, как у философов. «Пользователь» перед лицом этой абстракции-фетиша стихийно отрешается от себя самого, от своего присутствия, от своего «переживания», своего тела. Фетиш абстрактного пространства порождает одновременно и это практическое абстрагирование «пользователя», не воспринимающего себя в подобном пространстве, и абстрагирование рефлексии, не представляющей себе критики. Следует же, напротив, обратив вспять эту тенденцию, показать, что критический анализ «переживаемого» пространства ставит более серьезные вопросы, чем та или иная важная, но частная деятельность – литература, чтение и письмо, живопись, музыка. Пространство? Для «переживания» оно не является ни просто «рамой», вроде с рамы картины, ни почти безразличной к содержанию формой, содержащим, предназначенным только принять то, что в него вложат. Пространство – это морфология общества; следовательно, для «переживания» оно является тем же, чем для живого организма – сама его форма, теснейшим образом связанная с его функциями и структурами. Безусловно, изначальная ошибка состоит в том, что пространство мыслится на манер «рамы» или коробки, в которую входит любой предмет, при условии, что он меньшего размера, чем вместилище, а у последнего нет иного назначения, чем хранить содержимое. Ошибка или идеология? Скорее второе. Но тогда кто распространяет эту идеологическую иллюзию? Кто ею пользуется? Зачем и каким образом?
Довольствоваться только