Производство пространства

Еще Витрувий, а в более близкую эпоху – его последователь Лабруст (умерший в 1875 году) говорил, что архитектурная форма должна соответствовать функции. На протяжении веков понятие соответствия сужалось и уточнялось. С недавнего времени «соответствие» является синонимом «читабельности»[73]. Архитектор хочет выстроить пространство, которое обладает значением и форма которого соотносится с функцией как означающее с означаемым: форма выражает функцию, заявляет о ней. Согласно этому принципу, которым руководствуется большинство «дизайнеров», окружающую среду можно заполнить, населить знаками: тем самым пространство будет присвоено, ибо читабельно, то есть «правдоподобно» связано с обществом в целом. Но непременное присутствие функции в форме, то есть критерий читабельности (читабельность как критерий), делает чтение, жест, акт одноразовым. Отсюда скука, сопровождающая эту формально-функциональную транспарентность. И внутренняя, и внешняя дистанция отсутствует: в этой «окружающей среде» без окружения нечего расшифровывать. К тому же релевантные оппозиции, которые входят в код пространства, созданного ради того, чтобы «быть» значимым и читабельным, предельно просты и банальны. Они сводятся к контрастам между горизонталями и вертикалями (причем скрывают надменное значение вертикалей). Все эти контрасты якобы визуально насыщенны, но для непредвзятого взгляда, для идеального прохожего, обладают лишь подобием насыщенности. Внешняя читабельность не столько являет, сколько скрывает; а скрывает как раз то, чем «является» это визуальное-читабельное, его ловушки, – то, чем «является» вертикаль: высокомерие, волю к власти, выставленную напоказ военную и полицейскую вирильность, фаллическое измерение, пространственный аналог мужской грубой силы. В пространстве нет ничего само собой разумеющегося, ибо оно складывается из действий (реальных или возможных), а не из состояния умов или более или менее удачных рассказов. В произведенном пространстве действия воспроизводят «смысл», даже если «мы» не отдаем себе в этом отчета. Репрессивное пространство влечет за собой репрессии и террор, даже если содержит множество показных знаков обратного (примирения, согласия, радости).

В этой ситуации архитекторы даже выражают намерение либо восстановить неоднозначность (запутанное сообщение без прямой расшифровки), либо диверсифицировать пространство. Что, по их мнению, соответствовало бы либеральному, плюралистическому обществу[74]. Вентури, архитектор и теоретик архитектуры, попытался привнести в пространство диалектику. Он осмысляет его уже не как пустую, нейтральную среду, занятую мертвыми объектами; пространство для Вентури – это силовое поле, полное напряжений и искривлений. Удается ли ему выйти за рамки функционализма и формализма, не сводится ли все к формальным поправкам? Сегодня, в 1972 году, в этом пока нет уверенности. Рисовать на жилых домах? Жалкий компенсаторный продукт вместо богатства «классических» произведений! Что еще можно рисовать на поверхности стен, выражая противоречия общества, если не граффити? Если подтвердится, что «дизайн», чтение-письмо как практика, отношения означающего и означаемого, спроецированные на вещи как отношения формы и функции, имеют одну сознательную или бессознательную цель – растворить конфликты в транспарентности, актуальности без глубины, в «чистой» поверхности, какой это будет парадокс!

Некоторые возразят: «Ваши аргументы тенденциозны; вы стараетесь реабилитировать означаемое, содержание в противовес форме. Но все новаторы работают с формами; они придумывают формы, работая с означающим: производят дискурс, если они писатели, и т. д. Архитекторы, занятые содержанием, “пользователи”, жильцы воспроизводят устаревшие формы, не вносят ничего нового…»