Прокаженные

Товарищи, говорю, ведь это для больных, ремеслу хотим учить. Смеются: каких это таких больных ремеслу учить надо? А таких, говорю, больных, которые живут в лепрозории… Прокаженных — вот каких. Сразу оторвались все как один от своей работы, смотрят, как на дракона. Чего вы, говорю, так смотрите? Позвольте, говорят, товарищ, вы это серьезно? Натурально, говорю, вот удостоверение. А у меня, Сеня, этот шрам с девятнадцатого года, — указал Маринов себе на лоб. — Смотрят на лоб, вижу — боятся. А вы, говорят, товарищ, сами не прокаженный? Нет, говорю, не прокаженный, а то, что вы видите на лбу, — это от казачьей шашки. Так как же, дадите вы мне машины или нет?

Хорошо, говорят, хорошо, дадим, сейчас ордер выпишем. Выписали в момент.

- Отчего они так переменились? — насторожился Семен Андреевич.

- От несознательности. Испугались. На, дескать, твои машины, только скорей отвяжись и не приставай больше… Чего доброго…

- Да, это случается, — задумался Семен Андреевич.

- Теперь, если нужно что, — окончательно развеселился Маринов, — что-нибудь дефицитное, прихожу и сразу представляюсь: заведующий производственными процессами у прокаженных…

- Да, это слово пугает людей, — грустно вздохнул Семен Андреевич.

Пахло свежими стружками, клеем, политурой. В столярной мастерской работало человек пять.

Маринов подошел к токарному станку, за которым стоял человек в белом фартуке, весь забрызганный стружками. Посмотрел, похлопал человека по плечу, пошел в конец мастерской, где стояли еще белые, неотделанные столы, буфеты, шкафы. В самой середине мастерской — превосходное шведское бюро, еще не законченное. Около него возился человек.

- В нашем районе, Семушка, еще никто не делал таких штук, — сказал Маринов — А мы решили сделать. И вот видишь — готово. Исполком заказал.

Первое такое бюро в нашем районе. Когда мы организовали мастерскую, у нас был один только мастер, а теперь — пятнадцать. И ребятишек учим. Ну, как тебе нравится эта штука? — залюбовался он бюро.

- Красивая вещь, — одобрил Семен Андреевич.

- А сейчас налаживаем производство деревянных хлебниц, — и подвел Орешникова к одному из верстаков, за которым работал безбровый человек. — Здорово, Еремей Константинович, — подал он руку безбровому.

-Ну, как?

- Да вишь, орех попался сучковатый, — отозвался тот, продолжая ковырять стамеской в куске дерева, на котором уже явственно начал обозначаться шлем красноармейца, готового вот-вот высвободить из дерева еще невидимое лицо. А над шлемом по краю доски — несколько вырезанных букв какой-то пословицы или изречения.

- Ну а на этом блюде, что ты думаешь вырезать? — улыбнулся Маринов.

- Думаю, — откинулся тот головой и тоже улыбнулся:- "Хлеб-соль ешь, да правду режь".

Маринов взял только что законченную, но еще не отлакированную тарелку, показал Семену Андреевичу.

- Прежде такие тарелки делали монахи в монастырях, особенно в Новом Афоне, теперь взялись мы. Они ставили на них всякие божественные изречения из молитв, проповедей, вроде: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь", а мы вот что, — подал он тарелку Семену Андреевичу, и тот прочел вырезанное красивыми, четкими буквами: "Кто не работает, тот не ест".

- Это вот правильно! — пришел в восторг Семен Андреевич.

- А он понял это не сразу, — кивнул Маринов на мастера, продолжающего ковырять стамеской у красноармейского шлема и все время улыбающегося — мастер, видимо, внимательно слушал разговор. — Только теперь он взялся за серьезные изречения и рисунки, — продолжал Маринов, — а то вырежет такое, что и людям показать совестно.

- Что же именно? — полюбопытствовал Орешников.

- Так, — отмахнулся Маринов, — даже сказать нельзя. И рисунок, и слова…

Большой выдумщик. Оно, может быть, и смешно прочитать или увидеть такую картинку на хлебнице, но неприлично. Нельзя, — уже строго заметил он, — сделал штук десять, очень красивые, с большим художеством вырезал, а показать людям невозможно, не только что продать. Пришлось запереть под замок, — пусть лежат. Нет, ты, Еремей Константинович, лучше уж серьезное что-нибудь, — сказал он мастеру. — Ведь хлебницы наши читать будут сотни, а то и тысячи людей…

Маринов хотел было повести Семена Андреевича в слесарную мастерскую, но, заметив, что мастерская заперта, остановился.

- Жалко, — сказал он. — Перепелицын, наверное, в степи, на тракторах. А я хотел тебя познакомить с ним. Это наш механик, тоже — больной. Одна рука у него, бедного, побаливает, два пальца отвалились. Сергей Павлович говорит, что это от неимения «интересной» работы. «Скука», говорит, разбирает. Вот тоже замечательный мастер в своем деле.

Они вышли на здоровый двор. Смеркалось. За поселком гремели трактора.

- Ты это ловко придумал, Семушка, — вдруг оживился Маринов, — насчет рояля и музыки. Хорошо бы еще культурника…

- Культурника? — И Орешников задумался. Потом решительно проговорил:-Хорошо, найду. Надо только подумать — кого.

Орешников уехал утром, преисполненный твердой решимости — «добыть» культурника.