Прокаженные

Действительно, пропустив два — три приема, больные приходили.

Сделав Вере Максимовне последний укол, Туркеев отложил шприц, опустился на стул, принялся протирать очки.

- Батенька мой, — сказал он тихо, — вы в счастливое время прихватили свое пятнышко. Ручаюсь — через шесть месяцев мы не оставим от него следа, и вообще…

- Вы в это верите, Сергей Павлович?

Он надел очки, пристально посмотрел на нее, улыбнулся:

- Дело не в том, верю я или нет. Лично я — верю, но уверить вас, разумеется, не смогу… Если взять излечившегося, трижды проверенного, и поставить перед синклитом всемирного съезда лепрологов, никто из этого синклита не скажет утвердительно, что человек здоров. Где-нибудь у него остались палочки. Пусть они не проявятся больше никогда, но они остались, а если остались, то, следовательно, угрожают. Впрочем, это — теория. Фактов нет. Я знаю, батенька, только одно: мы накрыли ее в самом начале. А в таком состоянии люди излечиваются в пятидесяти случаях из ста, а может быть, и того больше. Если за лечение энергично взяться как врачу, так и самим больным, то можно добиться излечения и во всех ста случаях — так мне кажется. Садитесь, чего вы стоите? Отомкните дверь. А денек — то сегодня хороший, — прищурился он в окно, за которым пылало яркое утреннее солнце — Так вот, батенька, — вернулся он к своей мысли, — попотчуем мы вас несколько месяцев этим славным маслицем, и если к тому времени исчезнут признаки — значит, можно кричать ура. Потом некоторое время пробудете под наблюдением.

Вот и все. Словом, годика через четыре вы будете в прежнем состоянии.

- Четыре года!

- Не четыре года, а всего несколько месяцев, — строго заметил Туркеев.

- Да, да, я понимаю, — виновато пролепетала она. — Остальное проверка.

Но… четыре года неуверенности!

- Ну и что ж из того? Подумаешь, беда какая! Свыкнетесь, батенька, свыкнетесь, и все будет казаться проще, чем думаете. К нам скоро должна приехать одна наша бывшая больная — Василиса Рындина. На днях получил от нее письмо, — и он на минуту задумался. — Четыре года мы ее лечили. Явилась она к нам страшная, с узлами и инфильтратами на носу, щеках, одним словом — чудовище, а не ваш прекрасный пол, — запустила, конечно… И вот в четыре года сняло как рукой. Не узнать теперь женщины. Должна вот-вот приехать — увидите, какая она стала и сколько в ней здоровья. Сейчас у нее муж, двое детей, утверждает, что никогда не была такой счастливой, как теперь. Боится только одного — как бы не повторилось… Ну, решила приехать, показаться — все ли, мол, в порядке? — и Туркеев улыбнулся, следя за тем, как Вера Максимовна слегка почесывает место уколов.

- Больно?

- Чешется.

- Вот видите, — и он повеселел. — А я, признаться, побаивался, что тогда, в первый раз, не дадитесь… Вот и прекрасно, а то думал, как бы вместе с вами и себя колоть не пришлось…

- А себя зачем? — удивилась Вера Максимовна.

- Как же иначе убедить вашего брата, неврастеника! — и он махнул рукой. — Вы знаете Лушу Жданову? Сплошной комок нервов, а не человек. Это было еще весной. Пришла она, и как увидела уколы, так сразу — вон из амбулатории!

Чуть в обморок не упала от одного только вида. Через несколько дней пришла опять. Вижу — не переносит зрелища вкалывания иглы в живое человеческое тело. "Не могу, говорит, доктор, хочу, а не могу…" Думал я, думал — что ж это сделать такое? Как убедить? И ничего не мог придумать. А она сидит в приемной — велел подождать. Заканчиваю прием, а сам думаю: чем же ее заставить? И вот, вызвал. "Смотри, говорю, Луша, — это совсем, совсем ерунда" — и на ее глазах вкатил себе ровно восемьдесят штук. Потом нарывало, болело, но прошло. Зато после этого и до сего времени — ни разу даже не поморщилась.

Признаться, я за вас тоже побаивался. А вы молодцом… — И он поднялся. — Вся эта ваша музыка скоро кончится. Только одно условие: не пропускать сроков. А масла не бойтесь. Вы не первая и, к сожалению, не последняя. Да, — задумался он, рассматривая в склянке желтоватое, застывающее масло. — Задумаешься иногда над тайной этой удивительной бактерии и, знаете ли, в тупик станешь! Особенная она какая-то, не такая, не от мира сего. Не могла она возникнуть на нашей земле, под нашим голубым небом… Нет, положительно, проказа явилась к нам в гости с какой-то другой, страшной планеты. Во вселенной есть, вероятно, такие планеты — темные, мрачные, кишащие несчастьем и ужасом… Да, впрочем, — заторопился Сергей Павлович, — я тут разговорился с вами, а там ждут…

Однажды у самой лаборатории Веру Максимовну встретил Василий Петрович Протасов.

- Я к вам с одной покорнейшей просьбицей, — сказал он, немножко конфузясь и краснея, — не могли бы вы мне, Максимовна, разрешить воспользоваться микроскопом?

- Зачем вам микроскоп?

- Напал я тут на одну дрянную мыслишку, которая требует непременно микроскопа. Никак не обойтись.

- Ага, — и Вера Максимовна улыбнулась, вспомнив о том, как этот давний обитатель больного двора уже года два или больше занят странными поисками тайны палочки Ганзена, стараясь проникнуть в какую-то для всех непонятную "глубину ее жизни".