Прокаженные

Василий Петрович производил над больными одному ему понятные наблюдения: у него имелась тетрадь, в которую он заносил свои и чужие мысли о проказе, выписки из прочитанного, ответы различных больных на самые неожиданные вопросы, например: "Любишь ли ты огуречный рассол и дождливую погоду". В ту же тетрадочку заносилось течение и история болезни каждого из обитателей двора. Знала она также, что Протасов лечит некоторых прокаженных травами. Делал он это тайно, чтобы не знали на здоровом дворе, но там знали и не вмешивались.

И вот Василию Петровичу понадобился микроскоп!

- Ох, ищу, Максимовна, ищу, — продолжал он, не то сокрушаясь, не то гордясь своими поисками, — мелькнула новая мыслишка, а без микроскопа не обойтись…

- Какая же это мыслишка, Василий Петрович?

- А вот какая, Максимовна, — спокойно продолжал он, стараясь не глядеть на нее. — Присматривались ли вы когда-нибудь к каждой в отдельности палочке, не к гнезду — в гнезде-то их, поди, тысячи, тьма-тьмущая, а вот — к каждой в отдельности?

Вера Максимовна промолчала.

Не получив ответа, Протасов продолжал:

- Видно, не присматривались. А присмотреться следует. Два раза за всю жизнь видел я палочки под микроскопом и кое-что рассмотрел. Наука многое знает об этой болезни; высчитали даже длину и толщину каждой бактерии. Ее длина, — блеснул он обширностью своих познаний, — как вам известно, от четырех до шести микронов, а толщина — от ноль тридцать пять до ноль сорок пять микрона. Наука знает даже то, что палочка размножается путем деления самой себя на части. Но наука ничего не говорит о том, в какой срок и сколько надо палочек, чтобы вызвать болезнь? Я хочу сказать, что ничего не известно о том, каким путем, в какой срок и сколько должно появиться у прокаженного палочек, чтоб они его повалили.

- То есть, как это "каким путем?" Вы же сами сказали совершенно правильно о делении. Это и есть способ размножения.

- А по-моему, не так, — засмеялся он неожиданно. — Не так. Если бы размножение происходило путем деления, то в гнезде палочек микроскоп увидел бы рядом со взрослыми и их детей. А я два раза смотрел в микроскоп и два раза видел среди тысячи взрослых — одну — две, рядом с которыми лежали точечки, то есть ихние дети, если думать, что это отделившиеся дети.

Остальные лежат холостяками. Но я думаю: это не детеныши, а так… Другое что-то. Вот я и хочу первым долгом проследить под микроскопом способ размножения и, кроме того, установить: показывают ли палочки какие-нибудь изменения, очутившись вне организма, то есть живут ли они? Скажем, взял я срез у себя, рассмотрел гнездо со всеми подробностями, со всем его семейством и отложил. А через неделю опять посмотрю, что там произошло? И через месяц, и через два. Если покажутся изменения, то станем тогда думать — какие это изменения.

- Не понимаю, — пожала она плечами. — Ведь бацилла, находящаяся под микроскопом, — мертва. Она убита красящими химическими веществами! Ведь это ясно, — заметила Вера Максимовна, вновь пожимая плечами.

- Э-э, — усмехнулся он. — И вовсе не совсем ясно. Откуда мы знаем, что она убита? Кто это сказал вам? Вы щупали ее пульс? — поднял он на нее проницательные глаза.

- Это понятно само собой.

- И вовсе не понятно. Ни один профессор в мире не отважится сказать, что палочка, лежащая под микроскопом, мертва, хотя ее и выкупали в разных фуксинах или других химиях. Они могут сказать только — кислотоупорная она или кислотоподатливая, но не скажут, что жива. Вы знаете, — опять козырнул он познаниями, — что бактерия проказы выдерживает температуру в сто двадцать градусов выше нуля; сваренная в таком кипятке, потом извлеченная, она показала действие при прививках. Доктор Решетило рассказывает, как один врач забыл в книге срез, взятый с узла прокаженного. Спустя десять лет срез был найден и исследован — он оказался кислотоупорным… Но мы не знаем, является ли кислотоупорность признаком жизни бактерии. Наука предполагает, что кислотоупорность и есть признак жизненности, хотя не решается сказать о том ясно. Но я понимаю… — заметил он, усмехнувшись. — И еще вам должно быть известно, что все бациллы тотчас погибают, едва только попадают на солнечный свет. Едва только солнышко высушит их влажность, короче — соки, питающие их, так им — и аминь. А проказа, говорят, не боится солнышка. Ей на все наплевать. Даже земляного гниения не боится. Четыре месяца, говорят, может лежать в земле и не гнить… А может, и не четыре месяца, а сто лет — кто поймет. Значит, наука, полагать надо, не знает, через какой же срок и в каких условиях может умереть палочка, разве что на горящих угольях… А вы про фуксин говорите… Ей, может, и на химию плевать так же, как на солнышко…

- Я не понимаю, — отозвалась Вера Максимовна, чувствуя себя несколько озадаченной, — зачем вам все это надо?